— Ладно, мартышка, ешь, не переживай. И не забудь, пожалуйста, завтра съездить к бабушке.
— Бабушка, давай я тебе полы вымою.
— У меня и без тебя полы чище вашего. Это вы привыкли жить как в хлеву. А я — болящая-неболящая, а чистоту завсегда соблюдаю. Ты б лучше у себя прибиралась. А то стыдно людей. Кто придет, сразу скажет: мать — доцент медицины, а в доме — хавос.
— Кто к нам придет? Давно уже никто не ходит.
— Это раньше не ходили, потому что батька твой сидел там как сыч, машинкой стучал. А теперь будут ходить.
— Почему «теперь»?
— Потому что теперь он, слава богу, оттудова вылетел.
— Не вылетел, а уехал в Москву. Его пригласили ставить новую программу в московском цирке.
— Как же, «пригласили»! Поехал бы он отсюдова, дожидайся! Разведенные они! Все по закону.
— ОНИ С МАМОЙ БЫЛИ В СУДЕ?!
— Как же, придет он! Даже в суд не соизволил явиться! Схватил, как голодранец, свой чемоданишко, покидал барахло и фьють в Москву. С родной дочерью и то не простился. А все почему? Стыд глаза ест!
— Бабушка!
— Ох-хо-хо, сиротинушка ты моя! Наплодят детей, ироды, а потом бросают по всему белу свету!
— Перестань!
— Ну, ничего. Тебе сейчас сколько? Шестнадцати нет? Обязан алименты платить. Не захочет по-хорошему высылать — в евонную организацию напишу!
— Бабушка!
— Что «бабушка»? Я об тебе, глупой, пекусь. Иди-ка лучше, поставь чайник. И посмотри в буфете, у меня там непочатая банка клубничного варенья. Попьешь с вкусненьким.
Значит, развелись. Все кончено.
Ой, а что они у себя на работе скажут? Промолчат? Скроют? Суд, наверно, нельзя скрыть. А если расскажут, все начнут лезть: что да как… Еще, чего доброго, на собрании перед всеми станут разбирать.
— Добрый день, Анна Григорьевна.
— Чего бабка-то? Жалуется?
— Говорит, спина болит.
— То-то и болит. К старости завсегда чегой-нибудь болит. Стариков жалеть надобно. Сами, прости Господи, когда-нибудь состаримся. Некому будет воды подать.
— Почему «некому», мы же ездим.
— И правильно делаете. Мне твоя бабка хоть и чужая, а все равно сердце болит. Позавчерась вот пирожки пекла, подзачерствели малость, но хорошие. Нечто разогреть тебе?
— Спасибо, не стоит беспокоиться.
— Чего «спасибо»? На магазинном-то долго не протянешь. А старики особливо любят домашненьким побаловаться. Неси бабке чайник, я мигом разогрею.
Вечно Анюта пристает со своей услужливостью. Противно чувствовать, что ты ей чем-то обязан.
— Бабушка, будешь Анютины позавчерашние пирожки есть?
— А и ладно. Хорошо поесть горяченького. Конечно, супротив моёва, ейные пироги никуда: добра вбухает много, а они колом стоят. То ли дело у меня: не пирожки, а пух. В Калинине все начальники мужа ели и нахваливали. Жить, внуча, надо по-умному: сначала, чтоб обуть-одеть, чтоб прилично было, потом комнату уютом обставить, а уж последнее — об еде думать. Брюху-то что ни дай — все смолотит.
— Это показуха.
— Человек не в лесу живет, а среди людей и должен за хорошими людьми тянуться.
— Кто же это у тебя «хороший»?
— Тот, кто культурный и хозяин.
— Культура и хозяйство — разные вещи.
— Это у вас разные, потому как турками живете.
— Э-э-э, из-за чего сыр-бор? Пирожков с капустой покушать не желаете? Да вы тут как баре, с клубничным вареньем чаевничаете.
— Садись, Анюта, наливай себе покрепче. Ты ведь — транжирка у нас, заварку, как деготь пьешь.
— А чего их, деньги-то, беречь? Было б здоровье, а деньги всегда найдутся. Эх, мне б годков пять стряхнуть, я б еще и замуж выскочила.
— Охота бабам хомут себе на шею вешать, мужнины портки стирать. У нас вон на Лесном соседки совсем из ума выжили: навезли из деревни мужиков, теперь стерегут их, к каждому кусту ревнуют.
— Это — смотря, какая женщина. Взять, к примеру, вашу дочь: молодая, цветущая. Чего ей одной вековать?
— Я ж вот живу — и ничего.
— Вы — другое дело, у вас возраст не тот. Конечно, вашей дочке не всякий мужчина подойдет, а видный — с квартирой, машиной.
— Ты уже, Анюта, который раз об этом разговор заводишь. Если есть кто на примете — выкладывай, а нет — так и языком нечего попусту молоть.
— Может, и есть…
— Да уж и видно, что тебе не терпится.
— Мне-то чего? Мне лишь бы хорошим людям хорошо жилось. Жалею я всех. Вот у нас тут в парадном старушка живет. Совсем слепенькая стала. Ну, другой раз забежишь к ней: помочь чего или так, поболтать. Скучно ей одной.
— Чего ж она одна? Детей, что ли, нет?
— Есть. Сын разведенный. Видный такой мужчина: высокий, волосы седые, вьющие. На «Волге» подкатит, что твой барин.
Ну, как им не стыдно?! Люди только что пережили трагедию. А они как муравьи, растаскивают их тела по своим муравейникам.
— Кто он по специальности-то?
— Говорит — художник.
— Ну, этих-то мы знаем: что художник, что артист — эти все для семейной жизни не подходящие. Им жена не жена, дети не дети — лишь бы на своем искусстве тренькать. Моя дочь с таким натерпелася — хватит! Теперь, если замуж выходить, то только за положительного человека, а то и вовсе не надо…
— Ну, не скажите, художник художнику рознь. Если одна только квартира сто квадратных метров, да еще «Волга» в придачу, то это уже не голодранец какой-нибудь.
— А кто, скажи на милость, твои квадратные метры убирать-то будет?!
— Были б деньги, убирать кому — найдется.
— Не найдется. Сейчас не старое время, чтоб слуги были. Сейчас жена за слуг. Кака жена попроще — та пусть и убирает. А моя дочь — сама не хуже любого художника, и грязь ни за кем выволакивать не намерена. Не для того ее на работе начальником над доцентами поставили.
— Конечно, никто не спорит, ваша дочь — большой человек, и деньги у нее хорошие, но, что не говорите, а женщина без мужа — это одно, а с мужем — совсем другое.
Разговаривают при мне так, будто меня вообще нет на свете. Да и родителей моих нет. Решают судьбы людей, будто шашки передвигают: эта простая — эта вышла в дамки. Интересно, хоть одна из них умеет играть в шашки?
— А какая красивая пара бы получилась: он — высокий, культурный, она — медицинский работник. Просто загляденье.
— Не болтай, Анюта, попусту, даже слушать не хочу. Пока жива, моя дочь не выйдет за художника. А умру — делайте, как знаете.
— Да чем он не положительный: не пьет, не курит…
— Муж — это когда получку в дом приносит. А не так: деньги есть — шикуй направо и налево, деньги профукал — беги, жена, к соседям, занимай на хлеб.
— Умная жена всегда сумеет денежки к рукам прибрать. Как в пословице-то говорится: муж — голова, а жена — шея. Шея завсегда головой крутит.
— Анна Григорьевна, отношения между людьми очень сложные. Как можно со стороны судить, кто кому подходит?
— А ты, девонька, не встревай, в чем не понимаешь. Тебе пора об себе подумать, невеста чай. Просидишь вековухою над книгами, кто тебя потом замуж возьмет?
Та— ак, стоило рот открыть, как за меня принялись. Интересно, у Анюты для бабушки тоже жених заготовлен?
— Вот я своим парням говорю: жениться вам надо, а то без толку проболтаетесь — только сопьетесь. Старшой-то, считай, уже отрезанный ломоть, а об младшеньком у меня душа изболелась: ну как окрутит его кака хамлетка — пропадет парень. Что глядишь своими огромными глазищами? Пойдешь ко мне в невестки?
— Рано ей, пускай школу кончит. Сейчас девки ученые пошли.
— А мы ничего, мы пару годков подождем.
— Да их теперь одиннадцать лет в школе-то держат. И чему их там столько учат?
— Моду выдумали! Раньше девки семилетку кончали — и не глупее нонешних были. Я вот своего директора без всякого образования подцепила. И не сказать, чтобы красавица была. Так что тебе мой совет, девонька: пока парни мои не спортились — выбирай любого да выходи замуж. А учиться всегда успеешь.
— Да ладно тебе, пусть учится…
Давай, внуча, девять часов пикает. Пора тебе домой ехать. Нечего одной поздно-запоздно по городу болтаться. На вот расческу, причешись перед трюмо, чтоб лахудрой не ходить, и ехай.
Ну— ка, какая у меня физиономия в бабушкином трюмо? Та-ак, понятно. С таким лицом-размазней кто же будет считаться? Про развод такому лицу можно не говорить. Маминых женихов можно обсуждать не стесняясь. Слушать, что я о своей жизни думаю -вообще смешно.
Это лицо придется переделать. Детские пухлые губы убрать, заменить на волевой, крепко сжатый рот. Нос, сделать прямым, переходящим в высокий непреступный лоб. Кожей резко обтянуть скулы. И тогда только можно будет бабушке и Анюте прямо заявить: ничего вы ни во мне, ни в моих родителях не понимаете и суетесь не в свое дело.
— Хватит у зеркала вертеться. Завтра в школе будешь глазами хлопать, двойку схватишь.
А что? Раньше была невеста-бесприданница, теперь невеста-двоечница. На белой фате — двойки короной выложены. По длинному платью узор из единиц. Лошади — упряжка двоек из школьных стенгазет. Нно-о, родимые, поехали!
