ни как средство воспроизведения, ни как условие зачатия. Ведь если мужской род неким насилием безрассудного рассуждения потребует себе точно такого же рода, таковое сочетание и сложение не оправдает своего порока никакой добропорядочной фигурой, но будет опозорено чудовищностью непростительного солецизма.
Кроме того, открыли Киприде мои наставления, что в своих конструкциях, соблюдая надлежащие суппозиции и аппозиции, должна она отводить роль суппозиции той части, что отмечена чертой женского пола, а часть, запечатленную знаком мужского рода, ставить в аппозитивное положение, чтобы ни аппозит не уклонялся к роли суппозита, ни суппозит не мог перекочевать в область аппозита. И так как каждый из них требует себе другого, аппозит, усваивая свойства прилагательного, по требованию закона привлекается к суппозиту, присваивающему себе свойства существительного[1009].
К этому я прибавила, чтобы Дионино сопряжение не допускало ни неизменный облик непереходной конструкции, ни кружение возвратной, ни изгиб переходной, обращающейся на себя, ограничившись лишь прямым направлением переходности[1010], и не должна из-за чрезмерной вольности в отступлениях терпеть, чтобы действительный род мог переходить в страдательный, присваивая себе дополнительное значение, или страдательный род превращался в действительный, отбрасывая свои свойства, или под внешностью страдательного удерживая природу действительного, присваивать себе свойства отложительного рода[1011]. Неудивительно, если весьма многие максимы, отмеченные титлом грамматической науки, терпят изгнание из обители Венерина искусства, меж тем как она допускает на лоно своей приязни те, что подчиняются правилам ее предписаний, а те, что пытаются одолеть ее законы наскоками красноречивейших противоречий, останавливает отлучением вечной анафемы; ибо авторитет философских доводов возвещает, что многие максимы — общие для разных наук, некоторые же не имеют позволения пересекать порог своих дисциплин.
Но так как я знала, что Венера втянется в войну ревностной диспутации против хитроумного сопротивления Парок, чтобы из-за неких обманчивых уверток Венера не претерпела от руки Атропос искусно затеянных утеснений заключения[1012], я наставила ее в сей науке, показав ей, благодаря каким предписаниям науки рассуждения она может выковать форму своих доводов и как она может обнаружить логово лживых плутней в доводах ее противников, дабы уверенней вести брань диспутации против уловок противной стороны и опровергать доводы соперников сопоставимыми контрдоводами. Кроме того, я прибавила, чтобы ее силлогистические построения были сотканы подобающим расположением трех пропозиций, однако довольствовались сокращением до двух терминов, не подчиняясь никакой из аристотелевских фигур[1013]: но так, чтобы в каждой пропозиции большая экстрема[1014] выполняла роль сказуемого, меньшая же подчинялась законам подлежащего. В первой пропозиции сказуемое не должно присоединяться к подлежащему никаким видом действительного присоединения, но лишь на основании внешнего соприкосновения, как когда термин сказуется о термине. Во вкушении взаимных лобзаний большая экстрема сочетается с меньшей более тесным взаимовлиянием. Но в заключении совершается плотское сопряжение подлежащего и сказуемого в истинной связи теснейшего присоединения[1015].
Я также советовала ей, чтоб термины Венерина построения, блюдя законы аналогии в высказывании, не меняли своих соответственных положений на пагубную, пятящуюся конверсию[1016]. И чтобы обман консеквента[1017], рожденный схожестью подобных вещей, не препятствовал Венериной работе, я пометила термины особыми значками, дабы она ясно узнавала близким взором беспрепятственного узнавания, каких терминов требует по законам своего существования низшая степень субъекта, а каких — высшая вершина предиката, дабы, если непоследовательное сочленение терминов не соблюдет требований их соотносительного существования, не возникло единообразное безобразие нескладной нелепости.
И как я пожелала изгнать из Венериных школ некоторые обыкновения грамматики и диалектики яко набеги самой неприязненной враждебности, так и метонимические употребления риторов, кои мать Риторика объемлет на обширном своем лоне, вдыхая своим речам многие прикрасы, я удалила из мастерских Киприды, чтобы из-за впадения в слишком резкий перенос сказуемое не переместилось от шумно возражающего подлежащего к чему-то другому, остроумие не превратилось в злодеяние, изящество — в неуклюжесть, троп — в порок, чрезмерная расцветка — в выцветание.
Венере, облагороженной сим отменным снаряжением, земля сделалась обителью и отчизною. С помощью сих орудий усердно трудясь над продлением цепи человеческого бытия, рассеченное руками Парок она, тонкой иглой прилежно штопая, изящнейше воссоединяла. И таким образом долгое время с ревностнейшей заботой исполняла она для меня обязанности назначенной ей службы. Но так как ум, наскучив однообразием, матерью пресыщения, наполняется негодованием, а желание исполнить задачу угасает под влиянием повседневного труда, одинаковость работы, столько раз повторенная, заразила Киферею отвращением и трудов продолженье разогнало желанье трудиться. Потому, вожделея скорее разнежиться в бесплодной праздности, чем подвизаться в плодоносной работе, пренебрегая своим занятьем по поддержанию жизненной непрерывности, чрезмерным бездельем расслабленная, начала она забавляться с ребяческой неосмотрительностью.
И так как всякую воинскую доблесть гонит от себя тот, у кого цепенящая праздность разбивает свой стан, и бесплодие досуга обыкновенно чреватеет обилием дурного потомства; так как разливающийся потоп питья вспенивается непомерным сладострастием, а разнузданное поглощение пищи изрыгает блевоту, соразмерную его излишествам, — Венера, смертным сим исступленьем язвимая против супруга своего Гименея, чистоту ложа оскверняя чумой прелюбодейства, впала в блуд с Антигением, как его наложница, и, смертоносными блудодейства понуканиями опутанная, грубо превратила свободное искусство в механическое[1018], законосообразное в неправильное, утонченное в неотесанное, и, извратив мое наставническое предписание, отлучив молоты от общества их наковален, обрекла их на наковальни блудодейные.
Сами природные наковальни, оплакивая отсутствие своих молотов, казалось, слезно их домогаются. А та, что обыкновенно выставляла оградительный щит против меча Атропос, все сжинающего, ныне была привязана к ней взаимным заветом утвержденного согласия[1019], и, попустив серпу судьбы широко вторгаться в людскую жатву, не возмещала урон возрождающим произрастанием нового семени, но вместо этого, себя в грамматических сложениях разлаживая, в диалектических превращениях развращая, в риторических расцветках[1020] обесцвечивая, искусство свое преображала в фигуру, а фигуру — в порок. И покамест в распутной разнузданности длит она с прелюбодеем соблазнительное сожительство, дитя от него зачав, вместо сына обретает байстрюка, который, поскольку радости себе ни в какой приятной забаве не находит и не желает развлечься никакими утехами шутливости, как бы антифрастически нарекается Посмехом[1021], от смешливости, и привычка закрепляет за ним это имя.
Так два сына родились у Дионы, разные по несходству происхождения, несхожие по закону рождения, различные по славе их нравов, неподобные по разности их умений. Ибо Гименей, связанный со мною узами единоутробного братства, возвышенный происхождением отменного достоинства, родил от Венеры себе сына Купидона. Антигений же, происходящий от рода шутовской безвестности, блудодеянием произвел себе на балагурский манер приблудного сына Посмеха. Рождение первого оправдывается торжеством брака; происхождение второго обвиняется
