душой наступи и подчини себе безжизненное бремя богатств и с пылкою приязнью сердца следуй за Благоразумием, дабы внутренние покои матери-Мудрости узреть беспрепятственным взором».
Тогда я: «Хотелось бы мне, чтоб ты, отпустив поводья укоризны, от всего сердца обрушилась на сынов Алчности».
Тогда она, свернув ход своего рассказа к самым горьким и язвительным нападкам, молвит:
XIII
«Злата заветный глад когда уязвляет людское
Сердце[1043], разум людской не ведает, алчущий, страха.
Дружбу губит, родит неприязнь, раздраженье вздымает,
Сеет войну, питает раздор, войну обновляет
Прерванную, скрепленные рвет договоры. Подъемлет
Сына против отца и мать против чада[1044]; он братьям
Тогу братства забыть внушает; и всех, кто единством
Крови соединен, разделяет единая ярость[1045].
Зной желанья когда припекает желудок рассудка,
10 Жаждет ум от питья, и новый Тантал[1046] изнывает
В волнах, и груды богатств лишь сил придают его жажде.
Сытый алчет, жаждет хмельной, вожделеет богатый.
Хочет один всего, и делает это хотенье
Нищим его; снаружи богач — внутри же всё беден.
Тот ничего не стяжал, кто мнит: ничего не стяжал он.
Бедность пока он в мольбах стремится восполнить богатством,
В сердца обитель, в ума укрепленья несытого входят
Рати несметны врагов, и, гул поднимая великий,
Всю сотрясают они цитадель человеческой груди.
20 Ибо страх наступает на ум, и с тою же силой
Зыблет желанье его, весь град ума разоряя.
Так мятется скупец от двойного вихря печалей:
Страшных страшася вещей, ум и сам измышляет боязни
Новые часто, и страх сочиняет, и в страхе ущерба
Терпит ущерб, и беду измеряет своим опасеньем.
Разны злосчастья ему в боязливых грезах приходят:
То коварства жены, то уловки воров опасенье
Провозвестит, то приход неприятеля; глотке грозящий
Меч представит оно и владык[1047] перуны ужасны;
30 То о пожарной беде помянет, то гнев Океана
Вообразит, и в одном он страхе уж терпит крушенье.
Ум богача о деньгах философствует, в час как в шкатулке
Он их хоронит, и грош погребенный как раз умирает
Для потребы любой: им шкатулка отныне владеет,
Не человек, для своей лишь его сохраняя потребы.
Чтобы ларцам поднести монетой полное блюдо,
Строгий пост на свою богач налагает утробу.
Скупость утробе страшна, и дивится она, что в доходе
Должном отказано ей; от ларца она ищет подмоги,
40 Но к утробе ларец глухим обращается ухом.
Пища — лишь для очей, в серебре — единому взору
Пир; философом стать поневоле пришлося утробе,
Голод пришлось ей терпеть в желаниях неутоленных.
Слезы, моления мед и самая бедность людская
Не убедят, чтоб богач бедняка, изнуряя процентом,
Не пожирал, кошелек несчастного опустошая.
Слезы ему смешны бедняка, несчастного муки —
Сладость ему, наказанье других — ему утешенье.
Плач и тоска одного — забава и смех ждет другого.
50 В скорби и стонах один — другой покончил со скорбью.
Всякая страсть в богатом скупце открывает дорогу
Страсти к деньгам. Ведь не наделен уже его разум
Волей, чтоб его взор к другим отводила предметам.
Нет, не богатству богач, но ему владыка богатство.
Он не владелец деньгам, но им самим овладели
Деньги, и погребена душа скупая средь денег.
Сих почитает богов, сим идолам почесть священной
Службы несет он, и грош дарит его божьей приязнью[1048].
Попранный алчностью, так человеческий разум впадает
60 В рабство плоти, слугой при ней состоять принужденный.
Так, плотской ослепленное тьмой, сердечное око
Меркнет, затменье познав, в одиноком дремлет безделье.
Так на беду человеческих блеск разумений оделся
Тенью плотской, и слава ума бесславною зрится.
Ни богачей, ни богатств, однако, не унижает
Слово сие: один лишь порок уязвить оно хочет.
Ни богатств, ни казны, ни обыкновенья богатых
Не осужу, коли дух победительный, разуму предан,
В силах попрать богатства свои, коль славный возничий,
70 Ум, начнет направлять богатства употребленье.
Ведь коли всю казну расточит, коль в дарах разливаться
Станет богач, хоть ищет хвалы и радеет дарами
Благосклонность стяжать, но если дарам сим началом,
Возчиком, проводником не будет трезвость сужденья,
Будут бесплодны они: ведь дар похвалы не заслужит,
Только купит ее, без приличия и различенья
Если его совершить. Воздают за дарения часто
Лицемерьем похвал, притворным образом славы,
Призрачной честью, хвалы обезьяной, тенью приязни».
XIV
«Вот, ты видишь, как птичий клей цепкой алчности отнимает свободу у человеческого ума. Теперь следует рассмотреть, как напыщенная надутость дерзостной заносчивости заставляет надмеваться человеческие умы: гибельной заразой этой немощи отравленные, многие люди, кичливо возносясь над самими собою, рушатся ниже самих себя, убывая в стремлении прибывать, нисходя в стремлении взойти, разбиваясь в стремлении добиваться. У этих людей торжественная пышность речей, или мать подозрений, молчаливость, или некая особливая повадка в делах, или необычная в движениях сдержанность, или чрезмерная заботливость о теле есть внешняя глосса внутренней гордыни ума.
Ибо иные, кого угнетает приниженность рабского состояния, хвастают благородной свободой; другие же, своим ничтожным и смехотворным родом водворенные средь простонародья, на словах наделяют себя отменным происхождением; иные, хотя, еще вопя в колыбели грамматического искусства, сосут молоко из его грудей, притязают на высоты Аристотелевой тонкости; иные, хотя цепенеют от стужи заячьей боязливости, с помощью одной болтливости награждают себя львиным мужеством. Есть и такие, кто прямо выражает внешним молчанием то, что замкнула внутри заносчивость внутреннего презрения. Ведь они брезгуют разделять общую беседу с иными, лежащими на более низкой ступени нравов, и с теми, кто им равен по добропорядочности, и даже с отмеченными достоинством более высокого сана. Если же кто, задав вопрос, захочет добиться от них слова, ответ будет отделен от вопроса столь обширным перерывом молчания, что подумаешь, одно к другому никакого отношения не имеет.
Иные, кому отрадно придавать своим действиям особливый вид, всячески стараются быть во множестве единственными, во всеохватности особыми, в совокупности несхожими, в единстве отличными. Пока иные заняты беседой, они посвящают себя молчанию; пока
