Лицо Людовика омрачилось. Он задумался и несколько минут молчал, затем похлопал рукой, как ласкают круп коня, по толстой стене башни.
– Ну, нет, не так-то легко ты обрушишься, моя добрая Бастилия, – сказал он. И вдруг, обратившись резким движением к смелому фламандцу, спросил: – А вам, мэтр Жак, случалось видеть бунт?
– Я сам принимал в нем участие, – отвечал чулочник.
– Как же вы устраивали бунт? – спросил король.
– Ну, – ответил Коппеноль, – это дело нехитрое. На это есть сто способов. Прежде всего необходимо, чтоб в городе существовало недовольство. Это не редкость. Затем – характер жителей. Жителей Гента на бунт поднять нетрудно. Они всегда на стороне наследника, на стороне правителя – никогда. Так вот, скажем, в одно прекрасное утро в мою лавку входят и говорят: «Отец Коппеноль, так-то и так-то, Фландрия хочет спасти своих министров», или еще что-нибудь в этом роде, – это не важно. Я бросаю работу, выхожу из лавки на улицу и кричу: «Грабь!» Тут же всегда находится какая-нибудь бочка с выбитым дном. Я влезаю на нее и начинаю громко говорить все, что взбредет мне в голову, все, что у меня на сердце; а когда происходишь из народа, государь, на сердце всегда что-нибудь лежит. Люди собираются, кричат, бьют в набат, народ вооружается оружием, отобранным у солдат, к толпе присоединяются торговцы, и все двигаются в путь. И так будет всегда, до тех пор, пока будут сеньоры в поместьях, буржуа в городах, крестьяне в селениях.
– Против кого же вы бунтуете? – спросил король. – Против ваших судей? Против ваших сеньоров?
– Иногда. Это – смотря по обстоятельствам. Иногда и против герцогов.
Людовик XI снова сел и сказал, улыбаясь:
– У нас пока принимаются еще только за судей.
В эту минуту вернулся Оливье ле Дэн в сопровождении двух пажей, несших принадлежности королевского туалета. Но короля поразило то, что вместе с ним появились парижский префект и начальник ночной стражи, по-видимому сильно перепуганные. У коварного брадобрея вид был тоже перепуганный, но вместе с тем на лице его проглядывало злорадство. Он заговорил первый:
– Государь, я прошу ваше величество простить меня за печальную новость, которую я вам приношу.
Король быстро повернулся, царапая ножками кресла циновки на полу.
– Что такое?
– Государь, – начал Оливье с злобным выражением человека, радующегося, что может нанести жестокий удар, – народ восстал не против председателя суда…
– Против кого же?
– Против вас, государь!
Старый король вскочил и выпрямился во весь рост, как юноша.
– Говори ясней, Оливье! Говори ясней! Да смотри, обдумай свои слова, куманек, клянусь крестом святого Лоо, что если ты солжешь нам сегодня, то окажется, что шпага, отрубившая голову герцогу Люксембургскому, еще не настолько притупилась, чтоб не снести голову тебе!
Клятва была ужасна. Людовик XI только два раза в жизни поклялся крестом святого Лоо. Оливье пытался ответить:
– Государь…
– На колени! – резко перебил его король. – Тристан, не выпускай из виду этого человека!..
Оливье стал на колени и продолжал холодно:
– Государь, парламентский суд приговорил к смерти колдунью. Она спаслась в соборе Богоматери. Народ хочет силой вывести ее оттуда. Господин префект и начальник ночной стражи, только что пришедшие оттуда, могут подтвердить, правду ли я говорю. Чернь осаждает собор Богоматери.
– Вот как! – тихо проговорил король, весь побледнев и дрожа от гнева. – Они нападают на нашу покровительницу, Пресвятую Деву, в ее соборе… Встань, Оливье! Ты прав. Место Симона Радена за тобой… Ты прав: нападают на меня. Колдунья находится под охраной церкви, а церковь – под моей! А я-то думал, что взбунтовались против председателя суда! Оказывается – против меня…
Помолодев от ярости, он стал ходить по комнате большими шагами. Он уже не смеялся, он был ужасен, он бегал взад и вперед. Лисица превратилась в гиену. Он задыхался так, что не мог говорить; его губы шевелились, костлявые кулаки сжимались. Вдруг он поднял голову; впалые глаза его сверкали, а голос звенел, как рожок:
– Бей их, Тристан! Бей этих негодяев! Иди, Тристан, иди, мой друг! Бей их! Бей!
После этой вспышки он снова уселся и сказал с холодным, сосредоточенным бешенством:
– Поди сюда, Тристан… Здесь, в Бастилии, у нас под рукой триста всадников виконта де Жифа – возьми их. Здесь также рота стрелков нашего конвоя под начальством Шатопера – возьми и их. Ты начальник кузнецов, у тебя есть члены твоего цеха – захвати и их. В отеле Сен-Поль застанешь сорок стрелков новой гвардии дофина – возьми их и со всеми этими силами скорей к собору. Ах, парижские бродяги, вы смеете посягать на французскую корону, на святость Богоматери, на мир нашего государства! Тристан, уничтожай их! А кто останется жив, того на Монфокон!
Тристан поклонился:
– Повинуюсь, государь.
Помолчав, он прибавил:
– А что делать с колдуньей?
Король призадумался:
– С колдуньей?.. Господин д’Эстувиль, что хотел с ней сделать народ?
– Мне думается, государь, что раз народ пытается взять ее из собора, где она нашла убежище, значит, ее безнаказанность возмущает его, и он хочет ее повесить.
Король, казалось, глубоко задумался, а затем обратился к Тристану:
– Ну, что же, кум, перебей народ, а колдунью повесь!
– Вот это мне нравится, – шепотом сказал Рим Коппенолю, – наказывать народ за намерение и делать то, что он хочет.
– Слушаю, государь, – ответил Тристан. – А если колдунья еще в соборе Богоматери, взять ее оттуда, несмотря на право убежища?
– Да, клянусь Пасхой, право убежища! – сказал король, почесывая за ухом. – А между тем эту женщину необходимо повесить.
И, словно охваченный внезапной идеей, он бросился на колени перед креслом, снял шапку, положил на сиденье и, набожно смотря на одну из свинцовых фигурок, украшавших шапку, начал молиться, сложив руки:
– Прости меня, Парижская Богоматерь, моя милостивая покровительница! Никогда больше я не стану делать этого. Надо покарать эту преступницу. Уверяю тебя, Пресвятая Дева, моя владычица, что эта колдунья недостойна твоего милостивого заступничества. Тебе известно, что многие благочестивые государи преступали церковные привилегии во имя славы Божией и государственной необходимости. Святой Гюг, епископ Английский, разрешил королю Эдуарду взять колдуна из его церкви. Святой Людовик Французский, мой покровитель, во имя того же нарушил неприкосновенность храма Святого Павла, а Альфонс, сын короля иерусалимского, – даже неприкосновенность Гроба Господня. Прости же меня на этот раз, Парижская Богоматерь. Впредь я не буду делать этого и пожертвую тебе прекрасную серебряную статую – такую же, какую в прошедшем году принес в дар церкви Богоматери в Экуане. Аминь.
Он перекрестился, встал, снова надел шапку и сказал Тристану:
– Не медли, кум. Возьми с собой господина де Шатопера. Пусть ударят в набат. Раздави чернь, повесь колдунью. Я сказал, и я хочу, чтобы казнь была совершена тобой. Ты отдашь мне потом в ней отчет… Идем, Оливье, я не лягу сегодня… Брей меня.
Тристан поклонился и вышел. Тогда король жестом отпустил Рима и Коппеноля.
– Да хранит вас Бог, верные друзья мои, господа фламандцы. Ступайте отдохните. Уж поздно; время ближе к утру, чем к вечеру.
Оба откланялись, и по дороге в свои комнаты, куда их повел комендант Бастилии, Коппеноль говорил Риму:
– Гм… Надоел мне этот кашляющий король. Мне приходилось видеть пьяного Карла Бургундского. Но он не был так зол, как больной Людовик Одиннадцатый.
– Это оттого, мэтр Жак, – отвечал Рим, – что королей вино ожесточает меньше, чем лекарство.
VI. «Огонек горит»
Выйдя из Бастилии, Гренгуар пустился бежать вниз по улице Святого Антония с прытью понесшей лошади. Добежав до ворот Бодуйе, он направился прямо к каменному кресту, стоявшему посреди площади, словно различив в темноте фигуру человека, одетого в черный плащ с капюшоном и сидевшего на ступенях у подножия креста.
– Это вы, учитель? – спросил Гренгуар.
Черная фигура поднялась.
– Проклятье! Я сгорел от нетерпения, Гренгуар. Сторож с башни Сен-Жерве прокричал половину второго пополуночи.
– О, это не моя вина, – сказал Гренгуар, – виновата королевская ночная стража. Мне, однако, счастливо удалось отделаться. Я опять чуть-чуть было не попал на виселицу. Такова, видно, моя судьба.
– У тебя всегда все выходит «чуть-чуть не». Ну, пойдем скорей. Знаешь пароль?
– Представьте себе, учитель, я видел короля. Я прямехонько от него. На нем бумазейные штаны. Это целое приключение!..
– О, какой ты болтун! Какое мне дело до твоего приключения! Ты узнал пароль бродяг?
– Узнал, не беспокойтесь: «Огонек горит».
– Хорошо. Иначе нам не добраться до церкви. Бродяги преградили доступ со всех улиц. Но, кажется, к счастью, они натолкнулись на препятствие. Мы еще, может быть, поспеем вовремя.
