высоты не менее четырех метров.
– Странное дерево, – воздев голову и рассматривая пожелтевший череп, произнес Юра. – Как так кости вросли?
– Это не дерево, – ответила лесавка, возлагая руки на замшелую кору. – Это моя сестра. Ее звали Ольха. А эти кости принадлежат ее паре. Он был человеком.
– Что с ними случилось?
– Он состарился и пришел умирать сюда, на то место где впервые встретил Ольху. Она обняла его, на этом самом месте, и они встретили смерть. Молодая лесавка и одряхлевший воин, они умерли и стали единым целым. Теперь они все, что ты видишь вокруг, – обвела рукой топи Полынь.
– То есть, болото? – хмыкнул парень. – Это ждет нас с Осинкой? – качнул он, головой указывая на покачнувшееся от сильного порыва ветра дерево.
– Да, – помедлив с ответом, тихо ответила Полынь. – Когда ты состаришься, или погибнешь в бою, она примет смерть вместе с тобой, и Мать даст вам долгую жизнь в новом облике.
– Почему, – вздохнул горестно Юра, рассматривая дерево. – Почему она должна умирать? Ведь вы живете долго. Намного дольше людей.
– Ты не представляешь насколько долго, – с грустной улыбкой ответила Полынь. – И мы не должны, но умираем вместе с тем, с кем связаны навсегда. С возлюбленным.
Она посмотрела ему в глаза. Личико лесавки стало печальным, но даже в печали оно было красиво и притягательно как никогда. Юре показалось, что, еще секунда и Полынь потянется к нему с поцелуем. Ее поза, участившееся дыхание, и плеснувшая в него волна энергии, все выдавало ее желание. Но помедлив, она резко отвернулась.
– Это место силы, – тихо объяснила лесавка, обнимая ствол. – Делай как я. Да не стой же ты. Иван ждет. Он и так зол.
– Я не заметил, – удивился Юра, прижимаясь к мягкому мху, что покрывал собою львиную долю ствола.
– Мы для него обуза, – вздохнула она. – Мы его задерживаем. Но он это держит глубоко в себе. Поэтому давай пополним запас сил, и поскорей вернемся.
– Давай, – задумчиво ответил парень. – Но как?
– Расслабься, и повторяй за мной, слово в слово…
***
Порывшись в рюкзаке, мастер извлек из него очередной флакон колдовского зелья. Его янтарное свечение, притягивало взгляд, переливалось и искрилось за тонким стеклом. Иван замер отрешенно смотря на лежащий, на раскрытой ладони флакон. Его лицо все больше мрачнело. Цветные разводы сходящих синяков, стали выразительнее на хмуром лице, а серые глаза утратили блеск и замерли в одном положении. Он отстранился от мира и не слышал тихий разговор, устроивших помывку колдуний.
Решив использовать остановку по максимуму, они сбросили запыленную одежду, и, укрывшись от Ивана за бортом мотовоза стали смывать с себя пот, пыль и чужую кровь.
От холодного ветра смуглокожая Вера покрылась гусиной кожей, а белокожая, будто никогда не загоравшая Настя стала белее прежнего.
– Постираться бы, – вздохнула Вера, смотря на сложенную в сторонке, пыльную одежду.
– Ты что, совсем меня не слушаешь? – повысила голос Настя.
– Насть, – наливая воду из бадьи в ладони подруге, пыталась успокоить ее колдунья, – да обойдется все. Не дергайся ты так. Все будет хорошо.
– А если нет? – фыркнула девушка и с остервенением в который раз стала умываться. – Если я заразилась? Мало того, что на лицо, так брызги крови в рот попали. Ты понимаешь, – зло прошипела Настя, снова подставив сложенные ладони под холодную струю. – Это прямой путь к заражению.
– Ну, я не знаю, – вздохнула Вера, пытаясь найти утешающие слова. – Может это вовсе и не вирус. Митрофан ничего не обнаружил. А этот въедливый жук в своих изысканиях был педантичен и кропотлив. Он–то обязательно нашел бы причину, с его то лабораторией.
– А язвы? – растирая докрасна, лицо грубым полотенцем, пробубнила сквозь плотную ткань Настя. – Язвы у бешенных, это ведь признак инфекции. Что теперь делать? Я боюсь. Иван может… да что там, он обязательно решит, что я опасна. Возьмет, и вон из своего страшного дробовика отстрелит мне башку. – Она отняла от лица полотенце и полными страха глазами посмотрела на подругу. – Мне страшно, Вера.
– Иван не такой.
– Посмотри на него, – указала Настя на напряженную спину мастера. – О чем он так напряженно думает? Может он как раз сейчас решает: сразу меня застрелить, или подождать пока проявится зараза.
– Перестань параноить, – строго сказала Вера. – Он еще ничего не знает. И думает он сейчас не о тебе, не обо мне, и не о Полыни, это уж будь уверена.
Из придорожных зарослей появилась лесавка, а вслед за ней, запыхавшийся, но порозовевший и полный сил подмастерье.
Вера, мышкой шмыгнула дальше за борт, а замешкавшаяся Настя дала достаточно подробно рассмотреть парню себя во всей красе. Без малейшего стеснения она подхватила свою одежду и без особой спешки присоединилась к подруге.
Юра оценил. Мешковатый камзол Насти, скрывал достаточно аппетитные, гармоничные формы. Оценил и тут же забыл, переключившись на разговор с Полынью.
– Красивый у вас язык, – говорил он в спину Полыни, – но трудно выговариваемый.
– Это не наш, а ваш язык, – не поворачиваясь, отвечала она. – Просто он настолько древний, что люди его забыли, и даже не знают, что такой, когда–то существовал. В тонком плане нам вообще слова не нужны, а в вашем мире, чтобы общаться, приходится извлекать звуки вот мы, и пользуемся всеобщим, древним языком.
– Почему всеобщим?
– Потому, – остановившись у мотовоза, отвечала она. – Я помню те времена, когда на этом языке говорили повсеместно. И здесь, и за морем, и даже за океаном. Потом люди стали к нему примешивать более короткие, грубые слова, которыми заменяли для удобства старые, и так постепенно он исчез. Он растворился, потерялся в бездушной смеси новых языков, а те немногие слова что остались, переиначили, исковеркали, и окончательно лишили силы и смысла.
Юра замер пораженный тем, сколько же этой молодой и свежей на вид девушке сотен, а может даже тысяч лет. На языке вертелся закономерный вопрос, но задать его он так и не решился. Вдруг у них тоже не принято задавать девушкам такие вопросы. Воспримет за хамство, да как даст в лоб…
– Все, можем ехать? – хмуро осведомился Иван у играющей в гляделки парочки и выпил зелье.
На этот раз зелье пошло мягко, без каких–либо последствий. Будто воду выпил.
Только он об этом подумал, как резко резануло в правом боку, а в груди ухнуло и неровно застучало сердце. Изнутри вместе с судорожным выдохом появился едкий запах не то железа, не то окислившейся меди. Хотя было без разницы, поскольку запах был резким, отторгающим, и настолько неприятным, что появилась горечь во рту, а к горлу подступил
