Но все это было до того, как разыгрался бой под стенами города, пролилась кровь троянцев и по улицам прошли раненые. Поэтому решение Гекубы вызвало удивление.
— Но люди… Что они подумают? — возразил Приам. — Не сочтут ли они это пренебрежением к потерям, которые мы понесли?
— Нет. Это покажет, что мы, троянцы, не сдаемся, несмотря на любые потери.
Лаодика посмотрела на меня с обожанием, которое совсем не радовало меня, ибо возбуждало ревность семьи.
— Елена, ты поможешь мне выбрать платье и украшения?
У крашения… Я подумала о странном украшении, которое Менелай передал мне, о таящих угрозу словах: «Елене, моей жене, чтобы она узнала цену своей любви».
Любви к кому? К нему? К Парису? Как бы то ни было, я не вынимала брошь из шкатулки.
— Да, конечно, — кивнула я. — Но Илона имеет отменный вкус в том, что касается украшений. Я уверена…
— Я хочу, чтобы мне помогла ты, — упрямо повторила Лаодика.
И вот в полнолуние мы стояли во дворе Приама и готовились начать церемонию обручения. С улицы доносились обрывки речей еще более бравых, чем слова Гекубы. Люди громко восхваляли отвагу царя и царицы, которые не отменяют праздник перед лицом опасности.
В Трое обручение являлось самой торжественной и важной церемонией, куда более важной, чем свадьба. И ритуал отличался от греческого. Брали семь растений с семи холмов, семь вин от семи лоз, семь вод из семи священных источников. Все это перемешивали и чашу передавали по кругу, сопровождая замысловатым сочетанием песнопений и жестов, после чего считалось, что обрученные связаны неразрывными узами.
Женщины вместо воздушных легких платьев, какие носили обычно, надели плащи из грубой некрашеной шерсти. Так пожелала Лаодика.
— У нас военная свадьба, и мы должны одеться как требует военное время, — заявила она.
Мужчин она попросила надеть туники и плащи, в которых те ходили в бой. Так что мы являли собой серую картину: ее разбавляли только рыжие волосы Кассандры и Гелена да яркий блеск аметистов, янтаря и золота на шеях, в ушах и на пальцах.
Присутствовали более ста человек: родители, родные, двоюродные и сводные братья и сестры, советники. Я гадала, нет ли здесь других жен Приама и незаконных детей. За все время пребывания в Трое меня с ними не познакомили, поэтому узнать я их не могла. Я полагала, что присутствие других жен Гекуба вряд ли потерпит, по крайней мере в такой день, но сыновья — другое дело.
— Вы делите с нами радость нашего праздника, а мы считаем своим долгом разделить с вами горечь ваших потерь, — провозгласил Геликаон, который сам был на поле боя, но вернулся невредимым. — Не думайте, будто мы остались равнодушны к ним.
— Так давайте воздадим жертвой за жертву! — воскликнул Троил из гущи толпы.
Он вышел вперед, взял с пиршественного стола корзину с хлебом и вытряхнул из нее хлеб.
— Троянцы и троянки! Эти драгоценности и золото принадлежат вам!
Троил снял с руки блестящий браслет и бросил его в корзину. Его примеру последовал кто-то еще, бросив кольцо, и передал корзину соседу. Корзина двигалась по кругу, быстро наполняясь, и скоро украшения возвышались в ней горкой. Женщины соревновались, кто быстрее снимет ожерелье или серьги.
Парис снял свой широкий браслет и добавил к собранному урожаю. Я подумала: может, сходить за брошью Менелая? В таком ее применении была бы ирония.
— Для них это забава, — тихо сказал мне Гектор. — Они не понимают, что все всерьез. Пока не понимают. В отличие от нас с тобой. Ты согласна, Елена?
Я подвинулась так, чтобы его никто не услышал. Парис горячо спорил с Геленом и не обращал ни на что внимания.
— Я не вполне поняла тебя, — прошептала я Гектору в ответ.
— Ты знаешь людей, которые прибыли сюда, и на что они способны. С одним из них я столкнулся лицом к лицу — я имею в виду Ахилла. Теперь будущее внушает мне страх.
— Трою может спасти только твое мужество, — ответила я, и мои слова прозвучали как детский лепет.
— Ты разочаровываешь меня. Не говоришь заученных бодрых слов. Ты знаешь правду, — Гектор грустно посмотрел на возбужденную толпу. — Что ж, пусть они порадуются в последний раз. Очень скоро наступят другие времена.
Лаодика со счастливым лицом смотрела на Геликаона: наконец-то ее жизнь определилась. Есть женщины, которые не успокоятся, пока не выйдут замуж, а есть женщины, которые не успокоятся, пока не получат свободу. Геликаон, похоже, не понимал, что явился лишь средством избавить Лаодику от беспокойства, и стоял, широко улыбаясь и покачиваясь от выпитого вина.
Мимо прошел Деифоб под руку со старым советником Клитием. Оба посмотрели на меня одинаково похотливым взглядом, только у одного глаза были окружены сетью морщин, а у другого нет. Деифоб всегда вызывал у меня трепет.
Корзины кренились под тяжестью сокровищ. Цветочные гирлянды увяли, поток вина иссяк. Праздник близился к естественному завершению. Гости начинали расходиться, когда снаружи донесся сильный шум. Огромная толпа собралась у портика, люди размахивали руками и кричали, что кто-то пришел с посланием для Елены.
— Тогда пусть отдаст его, — сказал Приам, стоя в портике.
— Он под стенами города и зовет Елену, царицу Спарты.
— Скажите ему, чтобы оставил послание и убирался, — приказал Приам. — В день обручения дочери я не собираюсь…
— Он говорит, что будет говорить только с Еленой. Если она не выйдет на стену, завтра он обрушит на город дождь огненных стрел.
— Тогда убейте его!
— Это невозможно, он укрывается за огромным щитом высотой с башню.
Аякс! — догадалась я.
Аякс пришел под стены Трои говорить со мной. Но Аякс был не тот человек, который владеет даром слова или мысли.
— Хорошо, я пойду, — сказала я.
Я не хотела, чтобы праздник Лаодики был испорчен, пусть в самом конце.
— Но не одна, — прибавил Парис и зашагал рядом со мной.
Мы подошли к стене у ворот. В поле виднелся щит Аякса, который напоминал небольшую крепость. Я встала на широкий край стены и крикнула:
— Елена, царевна Троянская, здесь! Говори!
— Я буду говорить только с Еленой, царицей Спартанской! — раздался из-за щита до боли знакомый голос.
— Тогда ты пришел напрасно, здесь нет такой.
— Я думаю, она здесь и сейчас говорит со мной!
Из-за щита показался Агамемнон. Его приземистая грубая фигура, его надменно вздернутая голова. Как я надеялась больше никогда их не увидеть! Время оказалось бессильно перед моим отвращением к этому человеку. Он зловеще рассмеялся.
— Спартанской царицы больше не существует, — повторила я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно.
Вдоль стены выстроилось множество троянцев, которые слушали наш разговор, но Агамемнон был в поле один.
— Ты права, она наложила на себя руки от стыда за тебя.
Я уже знала это, он ничего не мог прибавить к моему горю. Я не ответила.
— И нынешняя царица Спарты тоже убивает себя! — прокричал он.
Я опять не ответила, только стояла не шевелясь, словно надеясь неподвижностью ввести его в заблуждение.
— Думаешь, твои братья прибыли со мной? Надеешься, они спасут тебя от мести Менелая? Нет, моя госпожа. Твоя братья далеко. Они лежат в земле Спарты.
Я пошатнулась, словно раненая. Парис подхватил меня.
— Твоя мать в могиле, твои братья в могиле, твою дочь увезли в Микены. Твой муж ненавидит тебя и намерен убить. Подумай о том, что ты сделала ради этого человечка, который стоит рядом!
Я ничего не ответила ему. Вместо этого я обратилась к лучникам на башне:
— У бейте его, если сможете! Только трус прячется за чужим щитом, который принадлежит более высокому воину, и лает, как собака!
При этих словах Агамемнон опять что-то прокричал и спрятал голову за щитом, вызвав дружный смех троянцев.
— Смотрите, как он трясется от страха! — воскликнул Парис.
Он взял лук у одного из лучников, быстро натянул тетиву и выпустил стрелу. Аякс пригнулся.
Парис выстрелил второй раз, но стрела, покачиваясь, застряла в толстой бычьей шкуре, из которой был сделан щит.
В этот момент подлетела колесница, управляемая разъяренным всадником, и Агамемнон вскочил в нее, сзади прикрываясь щитом. Колесница помчалась прочь, взметая облака пыли из-под колес. Щит закрывал Агамемнона, словно стена. Парис прицелился как можно выше в надежде, что стрела достанет Агамемнона сверху, но тот был уже далеко.
— Явился как трус и бежал как трус, — подытожил Парис, обращаясь к толпе. — Вот он, главный предводитель вражеской армии, во всей красе!
Толпа, довольная, дико захохотала.
Когда мы вернулись к себе во дворец и остались одни, я заплакала. Мои братья, мои любимые братья мертвы… Почему? Отчего? Погибли бок о бок, в бою? Или умерли порознь, от болезни?
