некоторые моральные изъяны в описанной вами концепции; могу себе представить, как святоша в ужасе бежит от вашего замысла, крича о беспринципности… и, пожалуй, нечестности.
Мистер Бертон без малейшего стеснения налил себе еще виски и сказал:
– Ваша щепетильность меня забавляет. Возможно, вы не очень глубоко вникли в подобные этические вопросы. Мне-то пришлось в них разобраться, так же как пришлось освоить простую систему бухгалтерского учета. Без бухгалтерского учета и тем более без этической системы невозможно вести коммерцию, коей занимаюсь я. Но уверяю вас, когда я иду по какой-нибудь многолюдной улице, и вокруг кипит мирская суета, меня глубоко огорчает мысль о том, сколь мало среди всех этих хорошо одетых спешащих мужчин в цилиндрах – осмелимся предположить, достаточно образованных мужчин, – тех, кто имеет хоть какой-то продуманный моральный кодекс. Даже вы об этом не задумывались, а ведь изучаете жизнь и текущие события, до некоторой степени стремитесь пронзить своим взором покровы и маски человеческой комедии – даже вы судите, опираясь на пустые условности и фальшивки, которые все принимают за чистую монету. Позвольте сыграть роль Сократа; я не открою вам непознанное. Я всего лишь сорву обертку с предрассудков и дурной логики и покажу, что на самом деле таится в вашей душе. Итак, приступим. Допускаете ли вы, что счастье – это всё?
– Конечно, – сказал Дайсон.
– А счастье желательно или нежелательно?
– Желательно, разумеется.
– А как мы назовем человека, который дарит счастье? Разве он не филантроп?
– Я думаю, да.
– И такой человек достоин похвалы, пропорциональной количеству тех, кого он осчастливит?
– Всенепременно.
– Значит, тот, кто делает счастливой целую нацию, достоин высшей похвалы, а действие, посредством коего он дарит счастье, представляет собой высшую добродетель?
– О, Бертон! Похоже, вы правы, – сказал Дайсон, думая, что гость ему достался весьма необычный.
– Совершенно верно; сами видите, определенные выводы неизбежны. Что ж, примените их к истории, которую я рассказал. Я осчастливил себя, завладев (как мне казалось) камнем; я осчастливил семью Мелини, которая получила восемьдесят лир за предмет, по их мнению, не имевший никакой ценности; и я намеревался осчастливить всю британскую нацию, продав вещицу Британскому музею, не говоря уже о том, как бы меня самого осчастливила прибыль примерно в девять тысяч процентов. Уверяю вас, я рассматриваю Роббинса как нарушителя космического порядка и мировой справедливости. Но это все ерунда; теперь вы осознали, что я поборник высочайшей морали; вам пришлось уступить неопровержимым доводам.
– В ваших идеях, несомненно, кроется много любопытного, – признался Дайсон. – К сожалению, в вопросах этики я всего лишь любитель, в то время как вы, судя по всему, бесстрашно исследовали самые темные дебри. Вполне понимаю ваше волнение по поводу встречи с лживым Роббинсом и весьма рад, что судьба свела нас. Но простите, если я покажусь негостеприимным: вижу, уже половина двенадцатого – сдается мне, вы что-то говорили про поезд?
– Тысяча благодарностей, мистер Дайсон. Как раз успею. Загляну как-нибудь вечерком, если позволите. Спокойной ночи.
Богатое воображение
На протяжении нескольких недель Дайсон привык к постоянным вторжениям изобретательного мистера Бертона, который мог нагрянуть в гости в любое время, не отказывался от выпивки и проявил себя мудрым наставником в жизненных перипетиях. Его визиты одновременно пугали и восхищали Дайсона, который больше не мог спокойно сидеть за своим письменным столом, приступая к очередному будущему шедевру в надежде, что ему никто не помешает. С другой стороны, было весьма приятно иметь дело со столь оригинальными взглядами; и пусть кое-какие рассуждения мистера Бертона казались не лишенными изъянов, Дайсон самозабвенно радовался его причудам и не упускал случая оказать новому другу искренний и радушный прием. Мистер Бертон всегда первым делом спрашивал о беспринципном Роббинсе и расстраивался, когда Дайсон говорил, что не встречал это ходячее оскорбление морали – как его поименовал сам торговец антиквариатом, поклявшись, что рано или поздно бесстыжего предателя настигнет кара.
Как-то вечером они уделили некоторое время обсуждению того, возможно ли сочинить для нынешнего поколения и современного, чрезвычайно замысловатого общества некий свод правил социальной дипломатии, вроде тех, которые лорд Бэкон придумал для придворных Якова I[122].
– Такую книгу необходимо написать, – настаивал мистер Бертон, – но разве кто-нибудь на это способен? Говорю вам, люди мечтают о подобном трактате; он принес бы издателю целое состояние. Эссе Бэкона совершенны, однако в настоящее время неприменимы на практике; De re militari[123], написанный флорентийцем в XV веке, мало что даст современному стратегу. Еще более несхожи социальные условия бэконовской и нашей с вами эпох; правила, которые он столь изысканно излагает, обращаясь к придворным и дипломатам Якова I, едва ли пригодятся в агрессивных и беспорядочных битвах дня сегодняшнего. Боюсь, налицо признаки упадка: в современном мире почти не осталось места для утонченных маневров, какие осуществляли государственные мужи былых времен. За исключением предприятий вроде моего, где время от времени всякое случается, вокруг царит, как я уже говорил, сплошная неразбериха; о да, люди по-прежнему к чему-то стремятся, но каков их moyen de parvenir[124]? Всего лишь имитация – причем не лучшего качества – ухищрений продавца мыла и владельца пекарского порошка. Когда я об этом думаю, мой дорогой Дайсон, так и тянет разочароваться в нынешней эпохе.
– Вы чересчур пессимистичны, дорогой друг; у вас слишком высокие стандарты. Конечно, я согласен, что наступили во многом упаднические времена. Признаю, вокруг сплошное убожество; надо быть настоящим философом, чтобы узреть нечто чудесное и красивое в Кромвель-роуд[125] или нонконформистской христианской морали. Австралийские вина со вкусом отличного бургундского, романы как старых, так и новых женщин[126], популярная журналистика, – безусловно, все это способно вогнать в депрессию. Но есть кое-что хорошее: перед нами разворачивается величайшее зрелище, которое когда-либо видел мир – мистерия бесчисленных, бесконечных улиц, удивительные приключения, неизбежные ввиду столь замысловатого столкновения интересов. Нет, вы послушайте: человек, который стоял посреди пригорода и видел, как тот простирается во все стороны, сияющий, безвидный и пустой в час полуденный, жил не напрасно. Такое зрелище на самом деле чудесней любой панорамы Багдада или Большого Каира. Наверняка помимо той занимательной истории с камнем у вас было в жизни немало выдающихся приключений?
– Возможно, не так много, как вы могли бы подумать; немалая часть – львиная доля! – моего предприятия столь же банальна, как торговля сукном. Но, разумеется, время от времени кое-что происходит. Я основал свое агентство десять лет назад, и, полагаю, любой агент по продаже недвижимости, занимавшийся своим делом на протяжении того же времени, мог бы поведать вам несколько странных
