рассказывая ерунду на скамейке в Лестер-сквер?
– Простите, мисс Лалли, вы слегка неправильно меня поняли. Еще до начала я знал, что ваш рассказ будет искренним, но перенесенные вами испытания гораздо ценнее, чем bona fides[114]. Самые экстраординарные обстоятельства в вашем рассказе полностью согласуются с новейшими научными теориями. Я уверен, профессор Лодж[115] был бы чрезвычайно рад с вами пообщаться; я был изначально очарован его смелой гипотезой, объясняющей чудеса так называемого спиритизма, но ваш рассказ доказывает, что это отнюдь не простая гипотеза.
– Увы! Сэр, сие мне ничуть не поможет. Вы забыли, что я потеряла брата при самых поразительных и ужасных обстоятельствах. Спрошу еще раз: вы не видели его, когда шли сюда? У моего брата черные бакенбарды, он носит очки, робко озирается по сторонам; вдумайтесь, неужели эти детали не вызывают в вашей памяти его лицо?
– Жаль об этом говорить, но я не видел никого похожего, – признался Филлипс, который и впрямь совершенно забыл о пропавшем брате. – И все же позвольте задать несколько вопросов. Вы случайно не заметили, профессор Грегг…
– Простите, сэр, я пробыла здесь слишком долго. Наниматели ждут меня. Благодарю за сочувствие. Всего хорошего.
Не успел мистер Филлипс оправился от изумления, вызванного этим внезапным уходом, как мисс Лалли исчезла из поля зрения, растворившись в толпе, скопившейся у входа в мюзик-холл «Эмпайр». Филлипс отправился домой в задумчивом расположении духа и выпил слишком много чая. В десять часов налил себе третью порцию и набросал план эссе, которое решил назвать «Протоплазменная реверсия».
Случай в баре
Всякий раз, когда выдавалась свободная минутка, мистер Дайсон размышлял над необычной историей, услышанной в кафе «Де ля Турен». Во-первых, у него сложилось твердое убеждение, что крупицы истины были разбросаны по увлекательной байке про мистера Смита и Черную Бездну чересчур скаредной и бережливой рукой; во-вторых, имелся неоспоримый факт в виде сильнейшего волнения, охватившего рассказчика на тротуаре, в сочетании со слишком неистовой для фальшивки жестикуляцией. Мысль о том, что некий лондонец бродит по городу, преследуемый страхом встречи с молодым человеком в очках, показалась Дайсону в высшей степени нелепой; он порылся в памяти в поисках прецедента из беллетристики, но не преуспел; время от времени он заглядывал в маленькое кафе, надеясь застать там мистера Уилкинса, и внимательно следил за легионом мужчин в очках, почти не сомневаясь, что запомнил лицо индивидуума, который пулей выскочил из «Аэрированного хлеба». Однако странствия и изыскания не дали результата, и Дайсону понадобилась вся его глубокая убежденность в собственных врожденных детективных способностях и сильный нюх на тайны, чтобы не забросить начатое. Строго говоря, он вел два расследования сразу и каждый день, идя по многолюдным или пустынным улицам, прячась в темных кварталах и карауля на перекрестках, неизменно изумлялся тому, как дело о золотой монете упрямо ускользает от него, а также тому, куда пропал с тротуаров находчивый Уилкинс со своим заклятым врагом, молодым человеком в очках.
Однажды вечером Дайсон обдумывал эти трудности в одном из заведений Стрэнда, и упорство, с которым отчаянно необходимые ему люди избегали встречи, придавало пиву в скромной кружке излишнюю горечь. Так сложилось, что в огороженном ресторанном кабинете Дайсон был один, и потому он, не подумавши, высказался о своих тяжких размышлениях вслух.
– Какая все же странная история! Вот идет по тротуару мужчина и повсюду высматривает робкого молодого человека в очках, пред коим трепещет. И ведь Уилкинсом действительно овладели некие поразительно мощные эмоции, я готов в этом поклясться…
Не успел Дайсон договорить, как над перегородкой мелькнула чья-то макушка; пока он гадал, что бы это могло значить, дверь кабинета распахнулась и вошел лощеный, гладко выбритый, улыбающийся джентльмен.
– Прошу прощения, сэр, – вежливо проговорил он. – Я помешал вашим размышлениям, но, видите ли, минуту назад вы кое-что сказали вслух.
– Верно, – согласился Дайсон. – Я ломал голову над одним дурацким вопросом и думал вслух. Вы слышали, что я сказал, и, похоже, заинтересовались, – может, развеете мое недоумение?
– Право слово, вряд ли я сумею; какое причудливое совпадение. Необходима осторожность. Я полагаю, сэр, вы были бы рады содействовать осуществлению правосудия.
– Правосудие, – ответил Дайсон, – термин с таким обширным содержанием, что я и сам не знаю, что тут можно сказать. Но это место не слишком подходит для подобной дискуссии; может быть, пойдем ко мне?
– Вы весьма добры; моя фамилия Бертон, но, к сожалению, нет с собой визитной карточки. Вы живете недалеко отсюда?
– Не дальше десятиминутной прогулки.
Мистер Бертон извлек часы и что-то быстро просчитал в уме.
– Я должен успеть на поезд, – объяснил он, – но, в конце концов, он отправляется в весьма поздний час. Если не возражаете, пойду с вами. Уверен, нам есть что обсудить. Ну что, закругляемся?
Когда они пересекали Стрэнд, перед театрами скопилась публика; улица ожила от звуков голосов, и Дайсон смотрел по сторонам с теплотой. В рядах мерцающих газовых фонарей местами ослепительно полыхали электрические лампы, двуколки шныряли туда-сюда, звякая колокольчиками, ползли переполненные омнибусы, и пешеходы сновали во всех направлениях, – пейзаж был прелестный; изящный шпиль Сент-Мэри-ле-Стрэнд высился по одну сторону, а по другую – догорал закат, и от такого зрелища Дайсон преисполнился благоговения, словно Линней при виде дрока в цвету.[116] Мистер Бертон поймал его полный нежности взгляд, когда они переходили улицу.
– Вижу, вы способны узреть живописную сторону Лондона, – сказал новый знакомец. – Мне этот великий город тоже кажется этюдом, полным любви к жизни. Но как малочисленны те, чей взор пронзает покровы мнимого однообразия и убожества! Я прочитал в газете, – говорят, у нее самый большой тираж в целом мире – сравнение Лондона и Парижа, кое решительным образом следует признать великим шедевром бессмысленной глупости. Представьте себе, если сумеете, человечишку с посредственным интеллектом, предпочитающего парижские бульвары нашим лондонским улицам; представьте себе индивидуума, призывающего до основания разрушить наш чарующий город, чтобы здесь, в Лондоне, воспроизвести скучное однообразие белого склепа, также известного как Париж. Уму непостижимо, верно?
– Многоуважаемый сэр, – сказал Дайсон, рассматривая Бертона с немалым интересом, – искренне согласен с вашим мнением, но не могу разделить ваше удивление. Вы слышали, сколько Джордж Элиот получила за «Ромолу»[117]? Знаете, каким был тираж «Роберта Элсмира»[118]? Вы регулярно читаете «Тит-Битс»[119]? Я, наоборот, постоянно удивляюсь и радуюсь, что Лондон не застроили бульварами еще двадцать лет назад. Я восхваляю эту изысканную, изломанную линию горизонта, которая так выделяется на фоне бледной зелени, тусклой синевы и румяных облаков заката, но
