изумляюсь я сильней, чем восхваляю. Что касается Сент-Мэри-ле-Стрэнд, то церковь уцелела лишь благодаря самому настоящему чуду. Строение утонченной красоты – там, где могла бы проехать шеренга из четырех омнибусов! Поистине, вывод совершенно очевиден. Разве вы не читали письмо человека, который предложил немедля упразднить всю непостижимую систему, согласно коей с незапамятных времен определяют дату Пасхи, поскольку ему не нравится, что каникулы у сына начинаются так рано, 25 марта? Но не пора ли нам продолжить путь?
Они задержались на углу улицы на северной стороне Стрэнда, наслаждаясь контрастами и чарующей силой пейзажа. Дайсон жестом указал дорогу, они зашагали по сравнительно пустынным улицам, понемногу отклоняясь вправо, и таким образом добрались до жилища Дайсона на окраине Блумсбери. Мистер Бертон устроился в удобном кресле у открытого окна, а Дайсон зажег свечи, достал виски с содовой и сигареты.
– Говорят, они весьма хороши, – сказал он, – но сам я в таких вещах не разбираюсь. Для меня существует только крепкий табак. Полагаю, не стоит искушать вас трубочкой?
Мистер Бертон с улыбкой отказался от предложения и взял из шкатулки сигарету. Выкурив ее наполовину, проговорил не без колебаний:
– С вашей стороны, мистер Дайсон, весьма любезно пригласить меня сюда; дело в том, что речь идет об интересах чересчур серьезных, чтобы обсуждать их в баре – вы сами убедились, там повсюду слушатели, вольные либо невольные. Я так понял, высказанная вами фраза касалась странного лондонца, который испытывает смертельный страх перед молодым человеком в очках?
– Да, верно.
– А вы не могли бы посвятить меня в тайну, которая породила сии размышления?
– Разумеется. Вот как все случилось, – и Дайсон вкратце описал приключение на Оксфорд-стрит, уделив внимание неистовой жестикуляции мистера Уилкинса, но полностью умолчав об истории, рассказанной в кафе. – Он мне поведал, что живет в постоянном страхе встречи с этим молодым человеком в очках; я расстался с ним, лишь убедившись, что он в достаточной степени успокоился и может позаботиться о самом себе.
– Ну надо же, – проговорил мистер Бертон. – А вы действительно видели этого таинственного молодого человека?
– Да.
– И можете его описать?
– Ну, он и впрямь юноша, бледный и нервный. У него маленькие черные бакенбарды, а очки довольно большие.
– Но это же изумительно! Вы меня поразили до глубины души. Узнайте же, почему я так заинтересовался этой историей. Я ни в коей мере не опасаюсь встречи с темноволосым молодым человеком в очках, но склонен считать, что означенная персона предпочла бы не встречаться со мной. Как же верно вы его описали! Нервно поглядывает по сторонам, да? И, как вы заметили, он носит крупные очки, а бакенбарды у него маленькие. Решительно невозможно, чтобы существовали два абсолютно одинаковых человека, и при этом один внушал ужас, а другой, осмелюсь предположить, всей душой стремился бы кое-кому не показываться на глаза. Но скажите, вы его с той поры хоть раз видели?
– Не видел, хотя весьма старательно высматривал. Но, разумеется, он мог покинуть Лондон, да и Англию, если уж на то пошло.
– Я в этом сомневаюсь. Что ж, мистер Дайсон, раз уж я выслушал вашу историю, теперь справедливо будет поведать свою. Должен сообщить, что я агент по продаже всевозможных диковинок и драгоценностей. Необычная работа, верно? Конечно, я не стремился к такому роду деятельности; я увлекся им постепенно. Мне всегда нравились причудливые и редкие штуковины, и к двадцати годам я собрал полдюжины коллекций. Мало кому известно, что работники, трудящиеся в полях, часто натыкаются на раритеты; вы бы удивились, расскажи я о том, какие вещи иной раз извлекает из земли плуг. В былые дни я жил в сельской местности и скупал все, что приносили мне фермеры; я собрал коллекцию, которую друзья называли скопищем причудливого хлама. Но именно так я ощутил суть дела, а это главное; позже мне пришло в голову, что сии знания вполне можно применить на практике и приумножить доходы. С той поры я объездил почти весь мир, через мои руки прошли некоторые ценнейшие вещи, а еще я поучаствовал в очень трудных и деликатных переговорах. Вероятно, вы слышали о Ханском опале, который на Востоке называют «Камнем тысячи и одного цвета»? Что ж, может статься, обретение этого камня – мой самый существенный успех. Я называю его камнем тысячи и одной лжи, поскольку мне пришлось сочинить цикл народных преданий, чтобы раджа, владелец драгоценности, согласился ее продать. Я платил бродячим сказителям за истории, в которых опал играл жуткую роль; я нанял святого человека – великого аскета, – чтобы он пророчествовал против этой штуковины на языке восточных символов; короче говоря, я напугал раджу до полусмерти. Итак, сами видите, в моей профессии не обойтись без дипломатии. Я должен сохранять бдительность и помнить, что, если не буду следить за каждым шагом и взвешивать каждое слово, жизнь моя оборвется раньше срока. В апреле прошлого года я узнал о существовании одного весьма ценного и старинного резного камня; он находился на юге Италии во владении семьи, которая понятия не имела о его реальной стоимости. По моему опыту, иметь дело с невеждами сложнее всего. Встречались мне фермеры, убежденные в том, что шиллинг Георга I – немыслимая ценность; и всякий раз, когда я терпел поражение, к нему был причастен кто-нибудь из означенной категории людей. Размышляя над этими фактами, я понял, что приобретение сего камня потребует изощренной дипломатии; я мог бы заполучить его, предложив сумму, приближающуюся к реальной стоимости, но стоит ли говорить, что это был бы весьма неделовой подход. Более того, сомневаюсь, что меня ждал бы успех, ибо от сумм как будто бы огромных в подобных людях пробуждается алчность, а низкое коварство, заменяющее ум, тотчас же подсказывает, что на самом деле объект торга по меньшей мере вдвое дороже. Конечно, если речь о заурядной диковинке – старинном кувшине, резном сундуке или причудливом медном фонаре, – можно не волноваться; едва алчность владельцев становится чрезмерной, коллекционер со смехом уходит прочь, ибо знает, что эта вещь отнюдь не уникальная. Но я страстно желал обладать камнем, и поскольку не собирался платить за него больше сотой доли реальной стоимости, понимал, что придется пустить в ход, скажем так, все мое воображение и дипломатический талант. Увы, я пришел к выводу, что с таким делом мне не справиться в одиночку, и доверился помощнику – молодому человеку, коего считал подающим надежды. Звали его Уильям Роббинс. Мой план заключался в том, чтобы Роббинс выдал себя за средней руки торговца драгоценными камнями; он умел немного
