быть, – протянул Саймак. – Просто я жду, что он поймёт моё беспокойство. Вот где он сейчас?
Вопрос мог бы прикинуться риторическим, эдаким сотрясшим воздух пустым восклицанием, ответом на которое предполагается невразумительно пожать плечами. Если бы не красноречиво заинтересованный взгляд Саймака, которым он припечатал Грэйс к стулу.
«Он пытается отыскать и вернуть домой пропавшую принцессу», – подумала Грэйс.
– Кажется, у Квина были ещё какие-то важные дела, – сказала она вслух.
– Не сомневаюсь, – фыркнул Саймак, – всегда важные дела. Квин? Так ты его называешь?
– Так он представился мне поначалу.
Почувствовав внезапную потребность тоже чем-нибудь занять руки, Грэйс сложила из салфетки самолётик.
– Значит, и с тобой мой недоверчивый брат был скрытен, – констатировал Саймак. – Как это похоже на него.
– Доверие нужно сначала заслужить, – возразила Грэйс. Ей самой потребовалось для этого время. Не слишком много, надо признать.
– Я работаю над этим. – Саймак не скрывал лёгкий оттенок сарказма в голосе. – Пока безуспешно. Я даже не знаю, где находится его секретное место.
– Секретное место?
– По слухам, – Саймак закатил глаза, – у Тарквина есть какая-то старая хижина в лесу, где он любит иногда уединиться, отдохнуть от надоедливых родственников. Будто в нашем огромном чудесном замке нельзя найти для этого уголок.
Конечно, можно. Замок, и правда, занимал значительное место в пространстве. Но ведь там, в лесу, так тихо и безмятежно. Там на рассвете разбудит не шум водопада, а звонкое пение птиц. Там, в маленькой комнате со скрипучим деревянным полом, есть очаг, на котором можно сварить уху из только что пойманной в реке рыбы. А ещё там есть небольшой залив с подземным источником, таким горячим, что от поверхности воды поднимается и кружит в лунном свете густой пар…
– Чем больше дом, тем острее ощущается одиночество. Особенно если он полон людей, которые едва разговаривают друг с другом, – ответила Грэйс после некоторой паузы.
– Разве он не к этому стремится?
– Думаю, что не совсем. В отличие от одиночества уединение добровольно и может закончиться в любой момент. А самое важное – знать, что кто-то ждёт твоего возвращения.
Самолётик получился славный, с отличными аэродинамическими характеристиками. Вместо того чтобы отправить его в полёт, Грэйс положила поделку себе на колени и накрыла её сверху ладонями.
– Кажется, ты знаешь, о чём говоришь, – сказал Саймак.
– Имею некоторое представление.
Несколько минут Саймак пристально рассматривал её сквозь выпуклое стекло бокала. Только сейчас Грэйс заметила, что все слуги куда-то подевались. Никто не предлагал дополнительную порцию десерта, не убирал посуду со стола. Никто не стоял смиренно у стены в ожидании указаний.
И только сейчас она услышала тишину, истинную, абсолютную, которая существовала отдельно от звуков, даже вопреки им. Был шум водопада, стрекотание кузнечиков, уханье вечерней птицы. И была тишина, нарушить которую смог только голос Саймака.
– А если не желаешь ни уединения, ни тем более одиночества, а люди всё продолжают уходить? – спросил он. – Сначала мой старший брат. Потом моя мать, не выдержав потери, оставила нас – решила найти и убить чудовище, которое вырвало сердце её первенцу. Как будто другие дети менее важны. Безжизненное тело нашли через неделю, лошадь испугалась чего-то и сбросила её в овраг… Совсем недавно мой отец. А теперь и Тарквин ведёт себя так, словно его жизнь только ему нужна.
Всё это Грэйс знала, переживала, но такой фильм ужасов страшно смотреть не только в первый раз. Наверное, она сильно побледнела, потому что Саймак резко прервал рассказ.
– Прости, если расстроил тебя. – Он нахмурился и пробормотал что-то невнятное, словно незаметно отругал себя.
– Нет, что ты, это мне жаль.
Грэйс отправила подступивший к горлу комок обратно в желудок, а Саймак широко улыбнулся, с фантастической скоростью подавив незваную вспышку горечи. Наверное, ему часто приходилось это делать и навык хорошо отработался.
– Всё-таки я хотел бы закончить этот вечер на приятной ноте. Расскажи лучше о себе.
Грэйс невольно вздрогнула. Такой большой стол между ней и собеседником вдруг перестал подчиняться законам трёхмерного пространства и будто схлопнулся. Расстояние между хозяином и гостьей вроде бы сохранилось, но Грэйс ощущала неловкость, словно пересела к Саймаку на колени. Если немногим раньше она просто не хотела врать из вежливости, то теперь физически не в силах была что-то сочинять.
– Твоё общество безмерно приятно, Грэйс, надеюсь, что наше знакомство не ограничится сегодняшним вечером, – прервал Саймак её раздумья.
– Спасибо, я тоже надеюсь, – с готовностью ответила Грэйс.
– Я часто встречаю интересных людей, – продолжал Саймак, – мне нравится запоминать их лица и пытаться понять их мысли и тревоги. Не сочти мои слова за дерзость, но тебя я пока не могу разгадать. Не могу ничего прочитать в твоих глазах такого прекрасного небесного цвета.
– Василькового, – машинально поправила Грэйс.
– Что?
– Василькового цвета, – зачем-то продолжала настаивать она.
Саймак покорно кивнул, а затем запрокинул голову и перевернул почти пустой бокал над своим открытым ртом. Последняя рубиновая капля вина скатилась ему на язык.
– Я встречал лишь двух человек с глазами похожего оттенка, – сказал он негромко, размеренно, обращаясь как будто к самому себе. – Одного из них так давно, что сейчас мне уже трудно представить остальные его черты. Теперь он далеко.
– Далеко, – согласилась Грэйс, хотя их разлуку нельзя было измерить расстоянием – в ожидании встречи только время было и врагом, и союзником. – А кто второй?
– Предлагаю тебе остаться в замке и самой увидеть. Ходят слухи, – Саймак заговорщически подмигнул, – что она скоро будет здесь.
22
Кому захочется быть королём
В этом мире не существует такого понятия, как душа. Частицы сущности – личные и позаимствованные извне – собираются и кристаллизуются в сердце, а каждый его удар совершается для чего-то и во имя чего-то. Если сердце перестаёт биться, значит, оно отсчитало все уготованные для жизни секунды и не нужно надеяться на продолжение после смерти.
Я учусь слушать моё сердце. Понимать, что оно говорит мне, когда ускоряет или замедляет ритм; когда колотится о рёбра, словно пытается пробить их и вылететь наружу. Как врач, я бы выписал себе какое-нибудь лекарство от тахикардии; как рассказчик, я хотел бы сочинить песню о любви и спеть её под балконом любимой девушки. Такие новые и нелепые фантазии пугают меня до приступов тошноты, но я буду сознательно доставать их из-под гнёта страхов и сомнений. Это мучение, но оно странно приятное.
Пик сексуального наслаждения ведь тоже является болевым спазмом, но никто не думает бороться с ним втиранием лечебной мази.
Я не раз уже
