— Видишь ли, маленькая, мир так устроен, что создать в нём что-то новое, оригинальное, а уж тем более живое, можно лишь в том случае, если обладаешь… иным взглядом на мир.
Твой Лекса немножечко дурачок. А может, и не немножечко — истинный смысл слов Дианы начал доходить до меня только сейчас.
— Они безумны от рождения. Ты ведь не знаешь, что творческие люди могут не просто сгореть, когда их искра выгорит. Они могут выгореть иначе — сойти с ума. Помнишь, ты спрашивала, для чего мы нужны? Всё просто, куколка. Мы сдерживаем безумие большее, позволяя малому властвовать в уме творца. Те, кто нас лишен, борются иначе. Наркотики, распутство, алкоголь — они ищут спасение во всем, в чём только могут. Уходят в пространные культы, становятся религиозными фанатиками, фриками, просто сумасшедшими. Без нас этот мир обречен терять звездочек раньше, чем они смогут создать что-то воистину великое. Нашему писателю не повезло. Он носитель искры — самой большой, какую я только видела.
— Трюка, а… что ты пыталась сделать? Тот ритуал…
Мне вспомнились на миг её слова — глупая кукла, зачем? Ты бы никогда не знала нужды и голода, всегда была бы обласкана искрой и вниманием! — к чему она это говорила?
— А ты ещё не поняла? Мы провоцируем Безумие, хотя и боремся с ним. Парадокс, неправда ли? Порождаем то, с чем боремся. Мальчишка разговаривает с плюшевыми игрушками и куклами — тебе не кажется это странным? Любой психиатр удавится от зависти, чтобы заполучить в свои руки такой экземпляр. А самое главное — Лексу это нисколько не удивляет, он в своём безумии купается, он им наслаждается, проблемы в нём топит. С тобой-то он явно заговорил не от большого ума, а лишь от одиночества. От осознания, что и в этот раз, возможно, Мари не поддастся его напору.
Трюка смолкла, посмотрела вниз. Мне показалось, что ей хочется смачно плюнуть. В вышивке её глаз — незатейливой и машинной, отражался умирающий, каркающий мир. Будь счастлив, кричал он, заходясь в приступе кашле. Будь счастлив, живи, сри, жри, спи, всё! Больше тебе ничего не надо! Искра — ложь, попытка творить всего лишь аномалия. Звездочки — мутанты, кои рано или поздно сгорят сами, освободив этот мир… освободив этот мир.
— Бороться с безумием — задача, сравнимая по сложности с непорочным зачатием. Это часть его, куколка. Часть самого Лексы, одна из стен, несущая, между прочим, из-за которой он может жить и творить. Лиши художника возможности рисовать — и он зачахнет. Лиши мать любви к сыну, которой она только и жила последние годы и она умрёт. Безумие нельзя убить, нельзя побороть или искоренить. Его можно удержать. В плену, как это сделал Крок.
Мне вдруг стало грустно. Я вспомнила, как умер старик — и мне стало мерзко от самой себя. Захотелось поежиться от холодного ветра…
— Лекса был… особенным мальчишкой. Ведь за что-то же полюбил его Крок. Ведь за что-то же полюбила его я. Ведь за что-то, верно?
За что-то… я попыталась вспомнить хоть что-нибудь, что связывало меня с Лексой теплыми чувствами. В голову то и дело, назойливо лезли воспоминания о ненастоящем дне вместе с ним. Неловкие движение, неумелые поцелуи, некрасивые ласки. Ты не Мари, читалось тогда в его глазах. Ты не Мари…
Я не Мари. За что я люблю тебя, писатель? Я порылась в глубинах собственной памяти. За… за… за что любят люди вообще?
За что-то, словно решив помочь мне, подсказала Трюка.
— Мари бесплодна, — зачем-то добавила единорожка. Я уставилась на неё в недоумении — какое это имело отношение к делу? — Ребенок, куколка. Лекса до безумия хотел девочку. Дочь. Он не знает о недуге Мари, но примет её любой. Не в этом суть. Ребенок, отцовская любовь, забота, желание быть хорошим отцом должны были остановить безумие.
— Шторм искры… тогда над головой — шторм искры, это ведь был…
— Ребенок. Великая идея должна была стать источником искры. Сделать невозможное, возможным — и пусть весь мир плачет. Я… если бы я смогла… я бы… ребенок. Им должна была стать я.
Ты никогда бы не испытывала нужды ни в искре, ни в внимании. Её слова дразнили меня, насмехались, показывали языки, строили рожицы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Дрянь, — тихо высказалась я. К горлу подкатил тошнотворный комок. Я покачала головой — недовольно скрипнули шейные шарниры. — Какая же ты… дрянь…
— Осуждаешь? Напрасно.
— Убийца, — добавила ко всему прочему я.
— Можно подумать, ты лучше. Можно подумать, ты не продала всё и всех, как только Страх поманил тебя возможностью стать не просто человеком, а занять место Мари. Красивый был сон, а?
Меня подмывало столкнуть её с подоконника прямо сейчас. А через мгновение мне на плечи рухнуло чувство вины. Потянулось спавшее самоедство. Давно не страдала, маленькая? Бегу-бегу и волосы, конечно же, назад.
— Он правда мог дать то, что обещал?
— Нет, маленькая, это не в его силах, да и не в его желаниях. Ему нужна была свобода. Страх с Безумием неплохо живут в симбиозе. Лягут на бумагу тысячью строк, выжмут из Лексы всё, что только можно. А потом проникнут в головы, умы людей. Своего рода борьба за жизнь.
Я опустила голову, переваривая услышанное.
— А Шурш… чем тебе помешал Шурш?
— Думаешь, Страх приходил к тебе одной? Нет, к нему он наведался первым. Знаешь, из чего родился Шурш? Из зависти. Других бездарей, видишь ли, печатают, а несчастный гений Лексы пропадает зазря. Он что-то прочитал — настолько убогое, что оно попросту оскорбило его чувство прекрасного. И, видимо, это что-то было издано. Какой первоисточник, такая и искра, маленькая. Шурш родился неполноценным. Слабым, почти беззащитным — думаешь, ему не хотелось быть большим и сильным, как брат? Думаешь, ему не хотелось, чтоб ими гордились? Мальчишка…
— И поэтому ты убила его?
— Не я — Страх. Он показывал тебе только то, что хотел. Страх и сам горазд менять обличия, когда ему вздумается. Шурш поверил ему — и потому сам пострадал от собственной глупости. Твой добрый друг здраво рассудил, что с Крком нахрапом он не справится, а потому попытался ослабить его таким вот причудливым способом. И, вдохновившись успехом, Страх решил пойти ва-банк. Он знал, на что тебя можно купить. Не обижайся, куколка, но все куклы одинаковы. Почти люди, вы стремитесь во что бы то ни стало стать людьми настоящими. Идея фикс, сидящая в вас чуть ли не с самого момента зарождения.
— А тебя? Тебя тоже можно на что-то подловить?
Стальная чародейка посчитала, что может не отвечать на этот вопрос. Может. Риторический вопрос. Ребенок-аномалия. Интересно, чтобы сказала Диана, увидь нечто подобное? Или она видит такое каждый день? Я не знала.
— Девочку жалко. Хорошая девочка, — пробормотала Трюка, а я не сразу поняла, о ком она говорит. — Знаешь, любить Лексу таким, какой он есть — сложно. Капризный и некрасивый, своеобразный и оригинальный, как все творцы, он малопривлекателен для девушек. Никому не хочется копать глубоко, под корку жира. Всем хочется красавчика, но чтобы умного и доброго. А Мари… Мари всю жизнь мечтала выйти замуж за писателя. За настоящего писателя. Детская мечта — глупая, наверно. А ещё она звезда. Не такая же, как Лекса, конечно, поменьше. Но лишь союз двух звезд мог дать мне столько искры, чтобы воплотить задуманное. Тебе, наверно, интересно, зачем нужен был якорь. Писателей в мире много, куколка, сотни тысяч. Не один только Лекса умело управляется словом. Я поставила его — чтобы уберечь её от ошибок молодости. Она нужна была мне — чистой, понимаешь?
Я, кажется, понимала. И боролась с двумя чувствами — восхищением, и всё больше накатывающим омерзением.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Что теперь делать, Трюка? Что теперь… как быть?
Волшебница зашлась в безудержном хохоте.
— Знаешь, мне это в новинку. Впервые за столько лет я не знаю, что делать дальше. Не знаю, что делать когда ты уже сделал всё, что должен, но…
Меня швырнуло в стену, припечатало обоими копытами, что есть сил. Осыпалась белая крошка прямо мне на волосы, я даже не успела понять, что произошло. Мир не застонал — покачнулся и взвизгнул от нестерпимой боли. Единорожка, плюшевая игрушка, которая никогда не двигалась, свершила невозможное. Изменила позу, стояла, пригвоздив меня к стене, стараясь прожечь ненавистью и болью из глаз.
