гостиниц. Остановился и я в ней. Он рассказал мне о жизни в Петербурге во время работы Государственной думы, о самой Государственной думе, о своей поездке на Волгу с докладами – он побывал в Казани, Самаре, Саратове, теперь приехал в Харьков, думает затем проехать в другие города Украины – Киев, Екатеринослав, Полтаву, Чернигов…
Амалия все еще находится за границей, около Михаила Рафаиловича Гоца, которого теперь готовят к операции. Берлинские врачи хотят рискнуть…
Это было 8 июля вечером, доклад Фондаминского был назначен через день. Но утром 9 июля во всех газетах было напечатано сообщение по телеграфу из Петербурга, что правительством издан приказ о роспуске Государственной думы. Это разом меняло всю политическую обстановку в стране. Мы были уверены, что за роспуском Государственной думы, сумевшей за два месяца своего существования завоевать в стране большие симпатии, последуют большие волнения. Мы все думали, что разгон Думы может даже повлечь за собой революцию во всей стране. И так думали не только революционеры – позднее В.А. Маклаков рассказывал, что этот роспуск Думы называл «авантюрой» не кто другой, как Трепов!
В тот же день прямым поездом Фондаминский и я выехали из Харькова в Петербург. Теперь не время докладов – теперь надо действовать, надо быть всем вместе, в центре, чтобы принять ответственные решения, приступить к действиям.
В Петербурге, в Центральном комитете нашей партии, были такие же настроения. Их разделяли даже либералы.
Партия конституционалистов-демократов, являвшаяся в Государственной думе самой большой и самой организованной, тоже готовилась к революции. Они выехали из Петербурга в Финляндию, сначала пробовали там возобновить заседания Государственной думы, но ограничились принятием воззвания, которое потом получило название Выборгского воззвания, так как собрание их состоялось в Выборге. В своем воззвании они призывали все население России к отказу от платежа налогов и от военной службы. Наш Центральный комитет сейчас тоже находился в Финляндии (в Териоки), куда Фондаминский и я выехали немедленно по прибытии в Петербург.
И там были приняты очень важные решения. На роспуск Государственной думы необходимо ответить организованным восстанием, где только возможно, и прежде всего в самых чувствительных пунктах государства – в военных крепостях и гарнизонах, в армии и флоте, которые, по нашему представлению, были уже достаточно в революционном отношении подготовлены. Для этого в отдельные крупные пункты должны быть брошены наши лучшие силы, наши лучшие ораторы, агитаторы и организаторы. Такими пунктами были намечены – Кронштадт, Ревель[51] (где стояла военная эскадра), Свеаборг, Киев, Севастополь. В Свеаборг были отправлены Чернов, Азеф (!), в Кронштадт – член Государственной думы Онипко (социалист-революционер), в Ревель – Фондаминский-Бунаков…
17 июля вспыхнуло восстание в Свеаборге – оно было неудачно и немедленно было подавлено. 19–20 июля восстание вспыхнуло в Кронштадте – оно было тоже подавлено, и позднее за участие в нем были расстреляны 36 человек, главным образом матросов. В Ревеле сначала восстание было удачным – 20 июля броненосец „Память Азова“ был захвачен восставшими, но затем и там восстание было подавлено… 21 июля в газетах была помещена телеграмма из Ревеля, извещавшая о том, что «правительству удалось справиться с движением, „Память Азова“ снова оказалась в руках правительства, в числе арестованных на броненосце – Бунаков-Фондаминский, участвовавший в восстании…»
Когда я прочитал в петербургских газетах эту телеграмму, я заявил Центральному комитету, что еду в Ревель, – быть может, как-нибудь удастся спасти Илью. Меня не отговаривали.
11
В Ревеле
Без особенного труда я установил, что произошло в Ревеле. Когда 17 июля началось восстание в Свеаборге, а затем и в Кронштадте, волнения во флоте, как по пороховой нитке, передались и в Ревель, где тогда стояла эскадра. Начались волнения на броненосце «Память Азова».
В них приняли участие существовавшие в Ревеле революционные организации. «Память Азова» был захвачен восставшими матросами – несколько офицеров были убиты, остальные выброшены в море, но спаслись. Одним из руководителей восстания был некто Оскар, член ревельской социал-демократической организации. Илья (Бунаков-Фондаминский) приехал в Ревель, когда «Память Азова» был уже в руках восставших матросов и революционеров.
Он отправился на шлюпке на восставший броненосец. Но он не знал, что как раз в это время на броненосце положение резко изменилось (броненосец стоял в некотором отдалении от берега, и на берегу не сразу могли узнать о том, что делается на борту броненосца): верные правительству матросы – так называемые кондуктора, то есть унтер-офицеры, – взяли верх и снова овладели броненосцем. Восставшие во главе с Оскаром были арестованы и посажены в трюм. На шлюпке Илья этого еще не знал и поэтому был чрезвычайно изумлен, когда на палубе его и приехавших с ним двух членов ревельской организации социалистов-революционеров (рабочих ревельского порта) схватили и тут же связали, как участников мятежа.
Положение Ильи было очень скверное, если не сказать – безнадежное.
После разгона Государственной думы (9 июля) вместо старого и безвольного Горемыкина председателем Совета министров был назначен бывший саратовский губернатор талантливый и энергичный Столыпин. Своей главной целью он поставил борьбу с революционерами. Одним из его первых мероприятий было учреждение военно-полевых судов против всех захваченных с поличным участников революционного движения. Да и помимо того – восстание в Ревеле произошло во флоте, следовательно, виновные должны быть судимы военным судом, то есть расправа будет короткая и беспощадная. Фондаминский и оба рабочих были захвачены на восставшем броненосце, Фондаминский был известным социалистом-революционером, следовательно… В ту минуту у меня почти не было никаких надежд на его спасение.
И первое, что я тогда сделал, – послал Амалии в Берлин, где она находилась около Михаила Рафаиловича Гоца, телеграмму. Я и сейчас хорошо помню ее текст: «Tusik hier schwer erkrankt, doch habe Hoffnung. Andrei», то есть «Тузик здесь тяжело захворал, но все-таки имею надежду. Андрей».
«Тузик» – было шутливое и ласковое прозвище Ильи, которое ему дал неистощимый на всякого рода выдумки Абрам (Гоц); Илья смеялся и говорил, что ему дали собачью кличку. Андрей – было тогда мое условное имя.
Я дал эту жестокую телеграмму Амалии, так как не считал себя вправе скрыть от нее правду
