За шутливым тоном кроется страх близкого конца. Бальзак сравнивал свою жизнь с баком топлива, которое расходуется за время, нужное ему для изображения французского общества: «У меня впереди еще семь лет работы, если я буду производить в год три книги объемом с “Лилию долины”. К тому времени, как основные линии моей работы будут очерчены и рамки заполнены, мне исполнится сорок пять. Я больше не буду молодым – по крайней мере, физически». Его здоровье было настолько тесно связано с творчеством, что, сразу после жалоб на то, что он часто теряет равновесие, он добавлял: «Более того, пиратские издания нас убивают».
Настоящей катастрофой для Бальзака стало то, что он больше не мог полагаться на свое перо, которое до того не раз выручало его из беды. В 1836 и 1837 гг. он написал четыре романа – «Дело об опеке» (L’Interdiction), «Старая дева» (La Vieille Fille), «Служащие» (Les Employés) и «Цезарь Бирото» (César Birotteau), четыре повести, третью часть «Озорных рассказов», часть «Мучеников» (Les Martyrs Ignorés) и «Проклятого дитяти» (L’Enfant Maudit), большую часть своего беспорядочного трактата о Екатерине Медичи (Catherine de Médicis), конец «Лилии долины» и начало «Музея древностей» (Le Cabinet des Antiques) и «Утраченных иллюзий» – сочетание современности и Средневековья. Кроме того, он вернулся в журналистику, написал черновики нескольких пьес и, в течение двух месяцев, работал с полуночи до 6 утра. Однажды Бальзак написал 15 тысяч слов за ночь, побив собственный рекорд времен «Прославленного Годиссара» – тридцать три слова в минуту. Но затем началось самое мучительное: вычитка корректур, исправление ошибок – «как будто чистка авгиевых конюшен»736. Если бы нужно было выбрать символ жизни Бальзака в рассказах тех лет, получилось бы великолепно глупое устройство, изобретенное композитором Гамбара. Размером с рояль, с дополнительной клавиатурой и частями духовых и струнных инструментов, торчащих во все стороны, пангармоникон призван заменять собой целый оркестр; «несовершенное устройство этой странной машины мешало композитору широко развернуть тему, но замысел казался от этого еще более великим»737. Подобно Гамбара с его предтечей синтезатора, Бальзак уничтожал себя невозможными идеями. Из-за малейшего препятствия человеческая «паровая машина» теряла давление. Он начал есть меньше, «чтобы мозг не утомлялся от пищеварения». К июлю 1837 г. положение стало нелепым: он отрастил козлиную бородку, как молодой романтик («я, который ненавидит всякую манерность»), и боялся принимать ванны, чтобы его тело, «напряженное до крайности», вдруг не расслабилось. Временами трудно становилось не замечать ужасную правду: «Гусыня, несущая золотые яйца, заболела»738.
На самом деле гусыня просто перетрудилась. Начиная с 1833 г. долги Бальзака росли стремительно. За последнее время он задолжал за обстановку своего будуара, за путешествие в Вену (5 тысяч франков, но путешествия и музыка стали теперь единственными средствами, способными отвлечь его от работы) и бесчисленные мелочи и безделушки, в том числе трость из рога носорога. Кроме того, он заказал себе ценнейшую вещь – дорогой кошелек739. Его мать жаловалась, что она в его системе ценностей стоит где-то после колец, тростей и мебели; она многозначительно замечала, что цифры на циферблате часов, которые Оноре ей подарил, кажутся невозможно мелкими, так как ее глаза всегда заполнены слезами. Учитывая, что финансовые дела сына, которые она вела, напоминали положение азартного игрока, письма г-жи де Бальзак на удивление хладнокровны. Большой выигрыш всегда ждал где-то за углом. «“Полгода” усердной работы, и я буду свободен» (август 1834 г.). «Рассуждая реалистически, мне нужен всего еще год, чтобы расплатиться со всеми долгами» (декабрь 1834 г. – нечаянно помечено Бальзаком 1835 г. «Наконец я вижу голубое небо. Еще пять месяцев, и я буду спасен» (октябрь 1835 г.). «Если я не найду выхода через год, меня можно выкинуть, как выжатую губку» (июнь 1836 г.). «Газета предложила 20 тысяч франков, если я представлю “Цезаря Бирото” к 10 декабря… Должен признаться, мне доставит огромное удовольствие расплатиться через несколько месяцев с долгами, которые постоянно давят на меня вот уже девять лет» (ноябрь 1837 г.).
Главный герой «Истории величия и падения Цезаря Бирото» (Histoire de la Grandeur et de la Décadence de César Birotteau) – парфюмер, изобретатель средства для ращения волос, который становится банкротом. «Цезарь Бирото» не помог Бальзаку полностью разделаться с долгами, однако показал, почему ведро, в которое падали его прибыли, никогда не наполнялось доверху. Стремление к совершенству стиля требовало держать дополнительные корректуры, за которые Бальзак платил из полученных авансов. Эдуар Урлиак, молодой писатель, избравший Бальзака примером для подражания, расхваливая «Цезаря Бирото», объяснял читателям «Фигаро», почему фамилия Бальзак вселяет страх в сердце каждого наборщика. Всякий раз, отдавая автору корректуру, типография получала ее назад, испещренной бесчисленными правками; исправления приводили к тому, что корректура делалась практически нечитаемой740. Иногда в оригинале не оставалось ни одного слова, как хвастал Бальзак в предисловии к «Лилии долины»: «Однажды я был приятно удивлен, подслушав, как кто-то кричит в типографии г-на Эвера: “Я свой час на Бальзака потратил; чья теперь очередь?”»741
Отчасти именно его открытость, желание поделиться своими профессиональными приемами притягивали к нему молодых писателей. Кроме того, открытость Бальзака вызвала к жизни многочисленные дискуссии о его многословии и неуклюжести: по сравнению с современниками, которых можно сравнить с лопатами, он казался механическим копальщиком. Например, в юмористическом журнале «Шаривари» язвительно написали, что Бальзак скоро будет «переводить полное собрание своих сочинений на французский язык»742. Относительно ясный стиль писем к Эвелине, которые Бальзак никогда не перечитывал743, предполагает, что в ходе многочисленных правок доля ясности действительно утрачивалась; но, может быть, дело было не только в личном вкусе.
Критики того времени большое внимание уделяли совершенству стиля. Если относиться к стилю как к чему-то незыблемому, неподражаемая манера Бальзака неизменно считалась «дурновкусием». Сам Бальзак полагал, что его «ужасная популярность» среди наборщиков служила знаком того, что он двигался в русле классической традиции. Друзей приглашали прийти к тому же выводу. Бальзак дарил им переплетенные экземпляры гранок, и чем больше в них было исправлений, тем драгоценнее считался подарок. К октябрю 1837 г. у него скопилась «целая библиотека», которую он хранил для Эвелины.
Возможно, Бальзака удерживали на плаву два предприятия, которые, как он полагал, станут его «финансовым спасением»744. Первым была «Парижская хроника» (Chronique de Paris), еженедельный журнал, основанный в 1834 г. бизнесменом ирландского происхождения по имени Уильям Даккет. В порыве оптимизма в канун Рождества 1835 г. Бальзак купил шесть восьмых журнала за 140 франков. Сделку можно было бы считать превосходной, если бы Бальзак одновременно не брал на себя обязательство покрывать все издержки. Он пригласил к участию молодых писателей, в том числе Теофиля Готье и Шарля де Бернара, своего почитателя Безансона. Молодежь отметила «выздоровление» своего кумира от тридцатилетних женщин, написав шуточную повесть «Сорокалетняя женщина». В редакции устраивали ужины, составили проспект, который вкладывали в последние издания романов Бальзака. «Парижская хроника», говорилось в проспекте, «прославится и своей учтивостью, и строгой беспристрастностью». Личные планы Бальзака, связанные с газетой, напоминали пародию на «настоящую» газету. Они дают более-менее точное представление о ее содержании. «Парижская хроника» будет защищать все идеи, которые нравятся ему, поддерживать посредственностей, которые его не оскорбляют, и раздражать министров, которые упорно отказываются присуждать ему награды745. Но главное, «Хроника» станет той площадкой, на которой будут появляться его собственные романы. Ему надоело, что его грабят и эксплуатируют редакторы и посредники. В то же время Бальзак подал в суд на «Ревю де Пари» за то, что те продали невычитанную корректуру «Лилии долины» одному санкт-петербургскому журналу. Роман, которым так восхищалась Лора де Берни, выйдет во всей Европе не в парадном виде.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
