Пока Бальзак обитал в келье своих грез, кредиторы постепенно сужали круг поисков. Правда, выследить вымышленную «вдову Дюран» оказалось нелегко. В апреле и мае 1835 г. Бальзак жил где-то в Медоне (точный адрес восстановить не удалось). Там, в лесу к западу от Парижа, он закончил «Златоокую девушку». Там же он написал предисловие ко второму изданию «Отца Горио», в котором защищал роман от критиков, обвинявших его в безнравственности. Затем, 9 мая, он уехал в Вену, где должен был в последний раз увидеться с Эвелиной (их следующая встреча состоится только в 1843 г.). На протяжении почти всей поездки он писал и исправлял рукописи, ненадолго появляясь, благодаря связям Эвелины, в высшем венском обществе720. Его представили канцлеру Меттерниху. По сообщению представителя местной знати, Бальзак оказался достоин своей репутации: «Его беседа – совсем не то, что можно назвать беседой… потому что он не обращает ни малейшего внимания на то, что ему говорят»721. После поездки на место битвы при Ваграме с австрийским генералом, князем Шварценбергом (новый материал для «Сражения»), он 4 июня покинул Вену, 6 июня проехал Мюнхен. Знаменитые фрески ему не понравились. По его словам, они «похожи на те, что украшают наши парижские кафе». 11 июня Бальзак вернулся в свое убежище.
За полтора года до того, вернувшись из Женевы, он узнал, что скоро станет отцом. Судя по всему, такая же новость ждала его по возвращении из Вены. На сей раз матерью ребенка была не скромная провинциальная девушка, описанная в «Евгении Гранде», но красивая, живая женщина, к тому же знатного происхождения. На вечерах в австрийском посольстве в Париже Бальзак «попал под чары» англичанки, Фрэнсис Сары Лоуэлл722. Сара, как называет ее Бальзак, родилась в 1804 г. возле Малмсбери в графстве Уилтшир, в имении таком обширном, что ее предки могли называть себя поместным дворянством. В Бате она вышла замуж за итальянского графа Эмилио Гвидобони-Висконти. Подобно Венцеславу Ганскому, граф Гвидобони-Висконти был добрым и невыразительным человеком, аптекарем-любителем, который обожал наклеивать разноцветные ярлыки на пузырьки с лекарствами. Подобно многим мужьям, за чьими женами ухаживал Бальзак, граф был либо импотентом, либо крайне невнимательным человеком. Кроме того, он обращался с Бальзаком так дружелюбно и терпимо, что остается только гадать, имелся ли у него на самом деле повод для недовольства.
К сожалению, у Сары и Эвелины было несколько общих знакомых в дипломатических кругах, и Эвелина вскоре сообщила Бальзаку, какие о нем ходят слухи. Снова проявилась его англофобия, ставшая реакцией на вялую, примирительную внешнюю политику Луи-Филиппа, и в его творчестве начали появляться двусмысленные фразы вроде этой: «Англичанки либо очень красивы, либо ужасно уродливы»723.
Обладательница высокой, величественной фигуры, пепельная блондинка и, если верить Бальзаку, не по-английски открытая Сара явно подпадала под первую категорию. Бальзаку хватило такта скрыть от последующих биографов начало их романа; однако счета из фирмы почтовых дилижансов доказывают, что он дважды ездил в Булонь, на берег Ла-Манша724. Сначала, в ночь на 15 июня 1835 г., он поехал в Версаль, где у графини имелся летний дом, затем, на следующий день, – в Булонь. Считается, что Сара в то время уже вернулась в Англию; возможно, Бальзак виделся с ней на пароме. Второе путешествие он предпринял в августе; тогда Бальзак прожил в Булони неделю. Через девять месяцев родился ребенок – Лайонел Ричард. Лайонелом звали другого любовника Сары, графа де Бонневаля; тогда принято было таким образом отдавать дань настоящему отцу. Однако ходившие в Версале слухи приписывали ребенка Бальзаку. Все вполне логично: даже сына владельца табачной лавочки в Саше приписывали Бальзаку, хотя в том случае Бальзак должен был приехать в деревню летом 1824 г.725 В обоих случаях никаких реальных доказательств нет. Единственным признаком того, что слухи могли оказаться правдивыми, служит неуклюжее отрицание Бальзаком этого факта в письме, посланном Эвелине в октябре 1836 г. Сама Сара, очевидно считавшая, что можно забеременеть по желанию, не была уверена в том, кто отец ее ребенка; но у Бальзака определенно имелось на этот счет свое мнение. Посвятив «Беатрису» в конце 1838 г. «Саре»726, он упомянул о «материнской любви», которая сияла в ее глазах. Через семь лет он посвятил очередное издание «Неведомого шедевра» некоему «Лорду»727. Бальзак обычно не сокращал фамилии аристократов, которым посвящались те или иные произведения; возможно, сам он считал ключом к разгадке само название повести. Отец тысячи персонажей и по крайней мере одного ребенка имел привычку сравнивать зачатие детей с созданием шедевров728.
Можно сказать, что в обоих отношениях тот период оказался самым плодовитым в его жизни.
За это ему вскоре, по его же собственным теориям, предстояло расплачиваться.
Глава 12
Иллюзии утраченные и обретенные (1836—1837)
Финансы Бальзака пришли в такое состояние, что даже обычно невозмутимые современники, знавшие о его долгах, вынуждены комментировать – чуть позже, чем ожидалось, – «Дело начинало выглядеть серьезно»729. Бальзак называл тот период своим «вторым великим поражением»730, вспоминая крах своей типографской деятельности в 1828 г. По сравнению с той катастрофой, считал он, долги – всего лишь небольшая неудача. Ставя слово «поражение» в единственное число, он пытался возвеличить то, что на самом деле представляло собой вереницу мелких катастроф. Они множились, а он не успевал освободиться от долгов с помощью творчества. В 1828 г. ему еще только предстояло открыть свое истинное призвание. Теперь он стремительно старел. У него выпадали и седели волосы. Длинные романтические локоны, которые приходилось зачесывать назад и прилизывать с помощью помады731, ушли в прошлое. Ему приходилось прикреплять на лоб большую накладную прядь732. Несмотря на доказательства противного, он утверждал, что позади те дни, когда он «угождал» женщинам (предположительно, в письмах к Эвелине)733. Он часто болел. У него случались приступы арахноидита, мучительного воспаления паутинной оболочки мозга. В конце 1835 г. он почувствовал боль в правой половине тела. В середине 1836 г., гуляя по парку в Саше, он пережил, судя по описанию, микроинсульт, или, как говорили в те дни, апоплексический удар. Симптомы говорят и о сердечном приступе, и о «закупорке кровеносных сосудов головы». «Шум в голове» предполагает последнее, но, судя по тому, что три месяца спустя он жаловался на частую потерю равновесия, более вероятным кажется первое. Тем более что в декабре следующего года он жаловался на «апоплексический удар». Другие симптомы оказались не столь грозными, зато упорными. Он все больше походил на старика. Его мучили постоянные боли в спине, боли в груди, воспаление кишечника. Зимой он неизменно заболевал бронхитом. Ему предписали молочную диету. Но больше, чем неудобства и тревога, его угнетали одиночество и скука. Искрометный ум Бальзака вдруг потускнел: навалилась «своего рода физическая меланхолия»734, служившая резким контрастом с его обычным состоянием. У Эвелины появились все основания тревожиться за него. Бальзак надеялся убедить ее, что он не в том состоянии, чтобы бегать за женщинами, и готовил ее к ужасному потрясению при новой встрече: она будет в курсе «постепенного разрушения той личности, с которой вы познакомились у “Обрыва”» (в Невшателе. – Авт.) и на которую я теперь очень мало похож»735.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
