И тем не менее отношение к мусульманству, особенно после вхождения во второй половине XIX в. в состав империи очень большого исламского региона – Туркестана, в высших сферах России менялось и колебалось в зависимости от внутри-и внешнеполитической конъюнктуры. У нас есть возможность благодаря трудам современных востоковедов (Д.Ю. Арапова, Е.И. Ларина, Д.В. Васильева и др.) представить здесь мнение столпов российской государственности, таких как С.Ю. Витте, Д.С. Синягин, Д.А. Милютин, П.А. Столыпин, и менее знаменитых деятелей имперской России. Считаю нужным напомнить, что в те последние пятьдесят лет, что Туркестан находился в составе империи, обстановка внутри и вокруг страны быстро менялась.
В конце 60-х гг. К.П. фон Кауфман, как известно, провозгласил политику игнорирования ислама со стороны новых российских властей: власть не вмешивается во внутренние дела мусульманской общины и не допускает на территорию края христианских миссионеров, но по возможности (негласно) стремится ослабить влияние на простой народ со стороны мусульманских авторитетов. С этой целью, например, решением генерал-губернатора в Туркестане была введена выборность судей – казиев, и не только из числа мусульманских законоведов, как это было принято в ханские времена, но и вполне светских людей. Уже цитированный на этих страницах Ю.Д. Южаков писал: «Так как казием мог быть только основательно знающий шариат и его толкователей, то они (казии. – Е. Г.) все были до фанатизма проникнуты духом шариата и имели на народ громадное влияние. Они проводили в народ дух мусульманской замкнутости, нетерпимости и, конечно, покорные шариату, не могли внушать народу духа подчинения русскому владычеству, примирения с нашими порядками и требованиями, – и потому, несомненно, были вредны и опасны нашим интересам»[525]. Вот так, не впрямую предпочитала действовать российская администрация.
Другие настроения бытовали в центре, в среде высшего православного духовенства, там превалировала нетерпимость к «мусульманской экспансии».
В 1876 г. на имя директора Департамента духовных дел иностранных исповедований МВД графа Э.К. Сиверса поступило письмо от архиепископа Антония, основателя миссионерского православного братства Святого Гурия в Казани, которое было названо в честь первого русского митрополита Среднего Поволжья в XVI в. Архиепископ Антоний хотел бы видеть в лице государства столь же верного и жесткого союзника, каким оно было в эпоху церковных реформ патриарха Никона в XVII в. В деле распространения православной веры, по мнению Антония, не могло проявляться никакого либерализма в стиле судебных реформ, но гораздо уместнее были бы меры «административные, силовые». Речь шла прежде всего о мусульманских проповедниках («совратителях»), которые агитировали среди крещеных жителей Поволжья и принуждали их к переходу в мусульманство. Антоний требовал преследовать «совратителей» в административном порядке, вплоть до высылки в Туруханский край.
Весьма характерен ответ крупного государственного администратора графа Сиверса, который отвечает воинственному архиепископу: «…Я позволю себе думать, что административные меры в данном случае малоприменимы; они повредили бы только отношениям миссионерства к населению и еще более ослабили бы действие проповеди на религиозное чувство. Правительство, в виде многочисленности мусульманского населения, обитающего как в восточных окраинах империи, так и в сопредельных с нами странах, и по другим соображениям должно обнаруживать некоторую воздержанность относительно применения карательных мер к делам веры»[526].
Таким был подход государственно мыслящего деятеля, сознававшего, что «карательные меры», за которые ратовал церковник с менталитетом XVII в., могли быть только пагубными и разрушительными.
Или вот мнение крупного русского чиновника, но нерусского по рождению, убежденного мусульманина, в то же время преданного своему Императору. Генерал от кавалерии, кавалер многих российских орденов Султан Хаджи Губайдулла Джангир-оглы Чингис-хан, настоящий потомок «мирозавоевателя» Чингисхана, но теперь на русской службе, что было делом обычным для местной мусульманской аристократии, приравненной к российскому дворянству, был участником разработки Положения об управлении духовными делами киргизов в областях Степного генерал-губернаторства в 1885 г. По этому документу мусульманские духовные лица в Степном крае выбирались только из числа киргизов, доступ в их среду представителей татарской диаспоры всячески пресекался, они лишались каких-либо прав и привилегий, казенного жалованья, обязаны были платить подати наравне со всеми остальными жителями. Потомок Чингисхана не мог не выразить своего отношения к документу.
«Мне кажется, – пишет Султан Чингис-хан, – что искать духовную сторону в степных наших окраинах не политично. Если наши окраины до сих пор верны и спокойны, то единственно потому, что до сих пор наше Правительство не затрагивало свободу туземцев в их религиозной и бытовой жизни.
Если только туземцы почувствуют малейшую реформу, клонящуюся к стеснению их религиозной или бытовой жизни, – дело проиграно, и десятки тысяч штыков не восстановят спокойствие, и Правительство потеряет внутреннее расположение туземцев. Среднеазиатские народы охотно принимают подданство России только потому, что до сих пор политика Правительства нашего прямо держалась того, что Вы указываете в своей записке (увеличение размеров Степного генерал-губернаторства. – Е. Г.) и что хотят нарушить наши реформаторы в своих нескончаемых проектах. Эти наши Бисмарки не понимают того, что из туземцев можно веревку вить – только не трогай его веры, его обычаев, его обычного порядка жизни».
Далее генерал Чингис-хан рассуждает о роли и месте духовенства (мусульманских священнослужителей) в жизни современных ему жителей Средней Азии.
«Мне кажется, что нельзя пренебрегать духовенством и тем более стараться низвести его к нулю. Меры в этом направлении поставят духовенство в положение враждебное русской политике и тем самым усилят их тайную пропаганду и противодействие целям Правительства. Духовенство, как и везде, преследует более эгоистические, личные цели, и потому, сохранив за ним их права, мы будем иметь в лице духовенства надежных приверженцев»[527].
Это было явное заблуждение. Российская власть весьма лояльно относилась к мусульманским священнослужителям – даже восстанавливала древние памятники мусульманского зодчества, строила новые медресе, сохранила в основном за мусульманскими священнослужителями и законоучителями их вакуфы и тем не менее «любви» с их стороны не заслужила. Скрытые за показной покорностью и смирением в среде священнослужителей, не иссякали вражда и ненависть к пришельцам, которые самим своим присутствием и своими действиями в экономике и повседневной жизни разрушали извечные устои жизни мусульманского общества и авторитет его охранителей, то есть всех этих мулл, ишанов, дервишей.
Так, до поры до времени в высоких сферах российского чиновничества шла довольно вялая дискуссия об отношении к исламу и его служителям, но вот 18 мая 1898 г. случилось событие чрезвычайное: на рассвете того дня толпа религиозных фанатиков (около 2 тысяч человек), предводительствуемая неким ишаном, напала на спящих в казарме на окраине Андижана русских солдат и убила 22 человека. Благодаря расторопности и энергии находившегося в казарме унтер-офицера нападение было отбито с потерями среди нападавших. Такого давно не случалось в спокойном Туркестанском крае.
Андижанский мятеж совпал по времени с появлением в крае нового генерал-губернатора генерала от инфантерии Сергея Михайловича Духовского. Духовской был опытным администратором (до назначения в Туркестан служил генерал-губернатором Приамурья), тем не менее андижанская резня, случившаяся через полтора месяца после его назначения на новую должность, произвела на него сильное впечатление, и он, как это бывает с начальниками-новичками, решает действовать без промедления. Он старается осмыслить ситуацию, предпринимает ряд мер и о своих выводах и сделанных шагах докладывает самому Императору. В начале доклада сообщается неутешительный вывод:
«В течение трех с половиной веков русская власть не перестает вливать в покоренные мусульманские народы свои гуманные порядки, между тем и ныне приходится сознаться, что, несмотря на кажущуюся их полную покорность, позывы среди мусульман к восстаниям, подобным андижанским, возможны и в будущем..
Под влиянием поверхностных впечатлений некоторые учреждения к наружному выражению спокойствия в крае ошибочно присоединяют убеждение, будто душа мусульманина уже нами покорена. Азиатская лесть принимается за чистую монету, а страх перед нашей силой – за чистосердечную преданность. Такая ошибка весьма часто отражается на решениях по разным представлениям, исходящим из Туркестана, и влияет на задержание, иногда даже на совершенное отклонение самых благодетельных ходатайств местной власти» (читай: «в центре благодушествуют, а на местах приходится отдуваться!»).
