— Вась, постой.
— Чего?
— Орешков пощелкать.
Вася отсыпал Вячеславу орехов и не выдержал: известил о том, что папин брат дядя Ваня прислал из Сибири целых полпуда кедровых орехов.
— Вась, к Заверзиным ходил?
— У Назиры горло болит.
— Еще?
— Тамарин институт в колхоз посылают. Как Назира поправится, Тамара на уборку уедет. Муж письмо прислал. Грозится убить. И штурман письмо прислал. На Кубу поплыл. Вот кому, Слава, хорошо!
— Может, он думает — тебе хорошо? Давай сходи-ка к ним.
Они вместе поднялись на этаж Заверзиных. Кнопка звонка высоко. Вася забарабанил кулаками в дверь, выбивая пионерскую маршевую мелодию. Вячеслав запрыгал через ступеньки вверх, чтобы Тамара его не заметила.
— А, Василек.
Ее голос. Сиплый и сырой от слез.
Весь вечер Вячеслав ждал Васю. Вася возвратился грустный. И, как в прошлые дни, был скрытен и дерзок в ответах. Тамара не спрашивала о нем. И не должна спрашивать. Жестокие люди ее не интересуют. Вячеслав не верил тому, что Тамара не спрашивала о нем, а также тому, что она могла причислить его к жестоким людям. Не верил, а сам поддавался отчаянию.
12
Назавтра Леонида послали работать на склад заготовок.
Леонид сказал Вячеславу, что ночью с блюминга подали на склад целую плавку непригодного для вырубки и дальнейшей прокатки металла, поэтому им придется всю смену резать бракованные блюмы.
Склад заготовок представлялся Вячеславу чем-то скучным и темным, и он попросил Леонида оставить его в копровом цеху для обзора всех работ, которые здесь ведутся. Леонид запротестовал: за Вячеслава, как за своего ученика, да еще родственника, он несет личную ответственность, поэтому ни на минуту не может оставить без руководства. Это так, шутейно. Главное, ему хочется удивить Вячеслава необъятностью склада, грандиозным количеством стальных брусов и плах, текущих через склад заготовок на прокатные станы комбината и на местные заводы или тут накапливающиеся перед отправкой в другие города и страны.
Леонид видел, что Вячеслав зажмурился.
«Любовь — штука затяжная, бешеная. Все под откос, лишь бы добиться. Я сам, когда в Ксеньку врезался, как шальной за ней гонялся. Дуролом, даже думал в парашютную секцию записаться, прыгнуть с самолета, а кольцо не дернуть, когда ее начал охмурять техник из паросилового цеха и она стала с ним встречаться».
Леониду хотелось отвлечь Вячеслава. Притом он почувствовал в себе тщеславное нетерпение поразить его хозяйской осведомленностью.
Лет десять назад Леонида едва не судили и выгнали со склада за то, что он ударил кантовкой[5] бригадира газовырубщиков — сломал плечо. Сам он был в этой бригаде звеньевым, нередко замечал, что бригадир настилает на стеллажи его звена головные и концевые заготовки, то есть трудоемкие для обработки и не прибыльные для заработка (другие звенья заколачивали гораздо больше денег с меньшей затратой усилий). Однажды вспылил и ахнул бригадира тяжеленной кантовкой. Когда в этой истории разобрались, Леонид был переведен газорезчиком в копровый цех. С тех пор он там и работал, считая это наказание слишком суровым и затянувшимся. В копровом цеху он зарабатывал хуже, а с недавних пор стала иначе значиться в номенклатурном списке его специальность: резчик лома. Убогое наименование, новый тариф, более поздний пенсионный возраст.
Наказание слишком затянулось. Об этом Леонид вспомнил по дороге к обжимному цеху и ощутил саднящую досаду, но опять озаботила скорбь Вячеслава, он завел его на склад со стороны наждаков и обрадовался, когда Вячеслав принялся глазеть на искровые струи, вырывавшиеся из-под каменных дисков, и на самих наждачниц, водивших дисками по сизовато-серым плоскостям стальных четырехгранников. Потом и самого Леонида — давненько не был, отвык — заворожили искры, извергаемые кругами, и вид крыловидных, высоких железных раковин, через которые отсасывало металлическую и каменную пыль, и мерные движения работниц, как бы качающихся на люльках наждачных станков, а в действительности сильно налегающих грудью на них, чтобы круги быстрей выедали сталь в тех местах, где обнаружились трещины, рванины, плены, а то и ненавистные выпучины на углах, красиво называемые лампасами.
Неподалеку от участка наждаков была лестница на к а п и т а н с к и й мостик. Раньше Леонид любил пройтись по мостику: отсюда, с высоты, находящейся как бы в осевой части здания, было видно то, что происходит по бокам, вверху и внизу, впереди и позади.
Леонид махнул Вячеславу, чтобы следовал за ним, и, едва поднялся на мостик, сразу оперся о перила и поглядел в глубину склада. От стены, где они поднялись по лестнице, до той, куда он направил взор, склад не просматривался насквозь. Леонид подумал, что у него ослабело зрение, подозвал Вячеслава и спросил, видит ли он противоположную стену. Дальнюю стену Вячеслав тоже не видел, а видел лишь скопление синей дымки, длинной и яркой, в которой возникали и пропадали силуэты мостовых кранов, да вдруг одновременно с их появлением начинало светить что-то огненное и над этим огненным взмывало крученое пламя. Скоро Вячеслав понял: работают карусельные краны, перенося на зубьях стальных граблей раскаленные заготовки, от жара на тросах пылает масло.
Прежде чем двинуться за Леонидом, Вячеславу почему-то захотелось еще раз взглянуть на участок наждаков. Все было так же: из-под дисков вывихривало искры, а над искрами и над заготовками покачивались лицами вниз наждачницы, обнимая темные, вероятно горячие, моторы. И Вячеславу вдруг стало мниться, что все, чем он жил еще на днях, было в его прежнем существовании, а теперь он словно заново родился и в нем-то, в этом существовании, он и совершит то главное, чего пока не совершил.
Спустились вниз.
— Славик, нам сегодня вкалывать да вкалывать! Ты засекай, как мы трудимся, — сказал Леонид. — А лучше слоняйся по складу. Сейчас для тебя важней общее представление о труде.
Подошедший Бриль прервал Леонида:
— Привыкай к мысли, солдат: зря денег не платят.
— Кому зря-то платят? — спросил Леонид. — Неужели такие в нашем обществе имеются?
Рьяное оживление Леонида не понравилось Вячеславу: Бриль растерялся.
— Чего задрожал? Нечего дрожать.
— Пусть я мещанин, а ты мистификатор, — внезапно закричал Бриль. — Досмеешься.
Они принялись резать металл. Это было довольно медленно и однообразно. Глядя на слепящее пламя резаков, рассекавших заготовки, Вячеслав почувствовал в зрачках острую боль. Он постоял над питьевым фонтанчиком, тычась то одним, то другим глазом в холодный столбик воды.
Поравнявшись с могучей клетью, где почти кубастые слитки подвергались первоначальной обжимке, он остановился. Слитки тоже приплывали по рольгангу. Их подвозили и выталкивали на ролики стремительные электрокары. То, как зеркальные валки вбирали слиток, как при его удлинении метеоритно летала окалина и как по нему катилась вода, паря́ и пылая изумрудным огнем, действовало на Вячеслава гипнотически. Он долго топтался подле клети с ощущением восторженного созерцания и сказал себе, что ему хочется пойти навстречу стальному потоку, и пошел, но вернулся на склад, лишь добравшись до нагревательных колодцев, откуда клещевые краны доставали слитки, чтобы поместить в электрокары.
Вернулся он на стан потому, что вдруг оторопел от возможности, что встречный ход металла приведет его на домну отца.
13
Настроение у Вячеслава изменилось. После ночного разговора о Тамаре он старался реже встречаться с отцом, а если им доводилось вместе ужинать, наспех ел и допоздна читал книгу по газовой резке, а в последние вечера помогал Леониду ремонтировать мотоцикл. Он думал об отце, но урывками. При том, что его отношение к отцу в эти дни было скользящим, оно еще было и лишено обычной сыновней благодарности. Вдобавок к этому строй состояния, в котором он находился, обладал той самопроизвольностью, что, проявляясь вопреки привычкам и устоявшейся морали, уклоняет сознание от переживаний родного человека, а также от собственных переживаний.
Возвращаясь на склад с нагревательных колодцев, Вячеслав недоумевал, почему он, ощутивший как бы начало своего нового существования и этим окрыленный, вдруг поник и плетется с чувством тяжелой вины, может быть вины-преступления.
Родился Вячеслав хиленьким, мало шевелился, не плакал. Знаменитая старуха знахарка с поселка Щитового, осмотрев его, опечалилась: «Не жилец. А глазенки-те синие!» Детский врач, тоже старый и не любивший обнадеживать с помощью вранья, согласился со знахаркиными предсказаниями и пожалковал, что время послевоенное, голодное и что Камаевы не смогут наскрести денег на покупку коровы, а то бы, пожалуй, можно было выходить мальчонку.
