К Вячеславу, бродившему по комнате, присоединился Леонид.
— Че ты там кумекаешь? Небось у тебя на чердаке полное затмение надежд? Не будет крушения мира. Сейчас Тамара действует на тебя, как магнитная аномалия на компас. Не пытайся выбрать направление. Повращаются твои чувства туда-сюда, и уравновесятся, и укажут, глядишь, не в сторону Эфиопии, а за Полярный круг, в сторону какого-нибудь Канина Носа. И влюбишься ты в эскимосочку или эвеночку, а то и в нерпочку. Утихомирит север холодом да вечной мерзлотой твою молодецкую пылкость.
Вячеслав посмотрел на лицо Леонида, детски-лукавое от невинной хитрецы, и улыбнулся, а мгновением позже чуть не заплакал.
8
Он пошел проводить Леонида.
Камаев шагал по залу, обдумывая разговор с Вячеславом. Вместо доводов, высказанных в споре, придумывал новые, точные, разящие доказательства, произносил их про себя. Потом спохватывался: сам с собой копья ломает. Через минуту-другую вновь подправлял для пущей убедительности то, что говорил сыну, и опять спохватывался, но успокоиться не мог и мысленно продолжал убеждать и уламывать сына.
В квартиру позвонили. Устя открыла и закрыла дверь, Камаев прислушался. То ли кто-то из ребятни поозорничал звонком, то ли Вячеслав вернулся и сделал матери знак, чтобы она не обнаружила для отца, что он возвратился.
А, Вася явился. Его походка напоминает цокоток козленка: мелкие шажки, наступает на углы каблуков. Над походкой жены Камаев подтрунивал, называл ее «кувыль да шлеп»: она шаркала правой ногой, левой ступала с прихлопом.
— Чего глаза красные? В нырялки играл?
— Обязательно в нырялки. Никто уж не купается.
— Ревел, значит?
— Ревел.
— С кем дрался? С бо́льшим, наверно, себя? Ну-ка, с кем? Пойду сейчас всыплю ему.
— С Тамарой ревел.
— Плакать нельзя — сердце спортишь. Тебе-то бы с чего плакать?
— Она заплакала, и я заплакал.
— Не заплачет же ни с того ни с сего?
— Любит ее Славик.
— Коли любит, никуда не денется, и незачем плакать. Я глянцу, вы с отцом слишком суетесь в их дружбу. Отец размолвку устроил, ты хочешь помирить. Не ешь ничего. Покушай-ка.
— Растолстею?
— Толстые здоровше. Вон у Выродовых мальчишки сатюки какие!
Устя не умела сказать слова вполголоса или нормальным тоном. Она выросла в огромной семье. В городе долго жила в условиях шумливой барачной скученности, к тому же была на редкость восприимчивая, потому и разговаривала на крике, словно цыганки между собой. Вася усвоил ее крикливость. Камаев слыхал полностью разговор Васи с матерью, не утерпел, позвал сына.
Он снял с головы младшенького фуражку, стекленеющую черным козырьком, ласково потрогал гнездышко волос надо лбом.
— Не ходи ты покамест к Заверзиным.
Вася отшатнулся, и отец увидел в зеркале шифоньера угрюмую фигурку с костлявыми плечиками, вскинутыми протестом.
— Не желаешь слушать папку?
Из зеркала глянули налитые укором глаза. И такая была пронзительность в них, что Камаев потупился. Вася воспользовался его замешательством, выскользнул из зала.
Вася рос настырным, и в том, что он проявил непослушание, не было ничего неожиданного. Но сегодня Камаева ошеломило бегство сына. Что происходит? Ишь, курносый стручок! Готов лопнуть от непокорности.
Камаев приник лбом к стеклу. Оно успокоительно холодило. Внизу сквер. Желтые ясени охвачены предвечерним оцепенением. На асфальте дорожки начерченный мелом «класс». Из клетки в клетку перескакивает девчушка, пиная шестеренку. В сквере кроме девчушки — старик и старуха. Приехали за покупками из горной башкирской деревни, ходили по магазинам, теперь примостились в тени у парапета отдохнуть. Старик высасывает сырые яйца, потряхивая прозрачной бороденкой, старуха лижет мороженое, откусывает от белой пузырчатой лепешки.
Оттого что увидел пустынный сквер, девчушку, кажущуюся неприкаянной, старых людей в пропотелых архалуках, Камаев больней ощутил свою оскорбленность.
9
Странный человек Леонид: может подолгу улыбаться и скрывать, что его распотешило. Вот и сейчас чему-то улыбается, пришлепывая мясистыми губами. Вячеслав трижды толкнул Леонида: чего, мол, ты? — а тот лишь охнет и помалкивает.
В трамвае пахло туманом и сернистой гарью. Прибрежные воды отражали красные вагоны. Клинья ряби летели по пруду на город, облепленный серой дымной мглой.
Вячеслав забыл о Леониде и о том, что сегодня впервые в жизни будет работать на заводе. Все, чего касался его взгляд, время от времени истаивало, потому что он то видел знойные глаза Тамары, то терся подбородком об ее склоненную голову, то, положив ладони на ее шею, прикасался локтями к ее груди, обтянутой тафтой.
Выпрыгнув из трамвая, он заметил, что держит сцепленные руки у себя, на шее. Когда шагал за Леонидом к проходной будке, оглядывался на дамбу, как будто мог увидеть Тамару там, откуда прошлой субботой она кричала вместе с Васей, что любит и прощает.
Грохот и мелькание цистерн с надписью «пропан», гигантские самосвалы, ринувшиеся через переезд, едва шлагбаумы всплыли в небо, грузный взрыв на пустыре — все это забило воображение Вячеслава, как протоку льдинами, и ему больше Тамара, но сладкое, почти осязаемое волнение, вызванное ее образом, не стушевалось.
Оба здания копрового цеха — кирпичное, закопченное, и вздымающееся выше его, узкое, из листьев гофрированной стали, — были окраинными в южной части металлургического завода. От них чуть ли не до самого моста, над которым чертежно чернели трамвайные провода, тянулись железнодорожные составы, нагруженные металлическим ломом, туда же тянулась гряда бракованных прокатных «досок».
С любопытством Вячеслав остановился перед горой скрапа. Чего только не было в ней: бетономешалка, якорь с разорванным ушком, лапы шагающего экскаватора, автомобильные тележки, стрелы кранов, балки, колеса. Сбоку, у подножья горы, валялись пушки, башни танков, снаряды, артиллерийские гильзы, корпуса авиабомб, пулеметы.
— «Гостинцы» в отдельную кучу складывают, — пояснил Леонид, — режем в стороне, ибо, если подорвешься, другие не пострадают. Годика полтора назад резал я броневой лист прямо на скрапе. Вдруг как шандарахнет! Я кувырком. Под броней очутился снаряд. Дремал он, дремал, терпел он, терпел, огонь бок ему лизал, и лопнул от злости. Благо, хлопцы спустились с кучи покурить, на полянке лежали, а то скосило бы. Самого-то меня броня спасла. С месяц плоховато слышал.
Вячеслав смекнул, что веселое молчание Леонида и его шутливый рассказ связаны одним чувством: хотел удивить и пощекотать нервы.
— Наконец-то я начинаю понимать, какую интересную работу выбрал. Вдобавок чрезвычайно мужественную.
Ни голосом, ни видом Вячеслав не выказал насмешки.
Леонид просиял, по, чтобы не попасться на удочку, шутейно подтвердил:
— Работа романтичная.
Одновременно расхохотались: каждый раскусил уловку другого.
Леонид получил резак со шлангами, свернутыми кольцом, и привел Вячеслава на площадку между стальным и кирпичным зданиями. Он проходил мимо рабочих ночной смены, рассекавших пламенем коленообразные трубы, зычно выкрикивал:
— Жив-здоров.
Возле приземистого мужчины — он курил, привалясь спиной к баку, зиявшему рваными пробоинами, — Леонид задержался.
— Жив-здоров.
— Мужик ты не промах.
— Нет, Ион, я-то сплошь промах! Вот ты у нас... Вот ты у нас... Восьмого, кажись, жена понесла?
— Восьмого планируем.
В разговор вклинился рыжий впалощекий резчик лома Бриль:
— На молодую позарился, она ему и насыпала.
— От русской бабы, товарищ Бриль, да чтоб у меня не было дюжины детишек?!
— Имеются рыжие?
— Золотистые да черные, поскольку самодельные.
— Одного бы рыжего для моды.
— Теперь мода больше двух детей не заводить. Мне все равно, даже если бы завелась мода на гибрид павлина с электровозом.
— Ион, говорят, рождаются у вас детишки до пяти килограммов?
— Правду говорят.
— Как это у тебя получается?
— Машинка с витамином.
Леонид нагнул голову, будто обдумывал ответ Иона. Переносица взгорблена сомкнутыми бровями, воловье око мерцает.
Вячеслав заулыбался, когда увидел сквозь махорочный дым излучающие радость янтарные глаза Иона. И здесь, как и среди солдат, шутки в почете, пусть зачастую и забористые, грубые. Отменно! Живительно!
— Прививки от оспы есть, от гриппа есть. От бескультурья, к сожалению, нет, — промолвил Бриль и отошел.
10
Он оказался оригинальным учителем, Леонид: дал Вячеславу блокнот и карандаш, велел сесть на стальной, в ссадинах и вмятинах, шар и присматриваться, как газорезчики кромсают скрап. Вячеслав присматривался, делая заметки. Леонид читал его записи, прибавлял к тому, что Вячеслав усек, краткие инструкторские замечания.
