Странно, что я не испытывала страха.
Оден лег, позволяя мне сойти, и я с трудом удержалась на ногах – мышцы от долгой скачки затекли. Да и сам Оден возвращался с трудом. Минуты полторы он стоял на четвереньках, пока я не догадалась сунуть флягу с водой.
– Пей.
На сей раз отказываться не стал, пил аккуратно, видно, что сдерживал себя. А существо наблюдало за нами.
– Здесь давно не было подобных вам.
– Как давно? – Оден вытер губы ладонью, а ладонь облизал. Но пить больше, чем выпил, не станет. Вот собака упрямая!
– Давно. Раньше. Приходили. Я радовался. – Голос был скрипучим, словно в горле существа заедала невидимая шестеренка. – Чаще всего радовался.
– Но иногда нет?
– Иногда, – согласилось оно, почесывая когтями шею. – Последний нет. Давно. Но я помню. У него были темные волосы. У нее – много братьев. Братья говорили, что он лжет. И ему нужны земли и кровь. Но он говорил о любви. – Желтые глаза смотрели неотрывно. – Так часто говорил, что сам поверил.
– Я читал эту легенду.
– Легенда – ложь. Он был. Правда.
– И что случилось дальше? – Я прицепила флягу на пояс, поняв, что умру, если не узнаю, что случилось дальше.
– Влюбленные сбежали, – ответил Оден.
– Да. Приходили. Часто.
– Решили, что жила первородная рассудит.
До чего знакомый сценарий, вот только подозреваю, что приговор суда сильно расходился с ожиданиями.
– Он любил девушку. – Поднявшись, Оден протянул руку. – Но ее земли и кровь любил сильнее.
– И что случилось?
– Сгорели оба.
– Да. – Существо качнуло головой. – Много печали. И никто больше не приходил. Только дети. Дети маленькие… детей жаль.
– Ты пропустишь нас?
Сгорели. Оба.
И чего ты испугалась, Эйо? Время есть. Сказать, что передумала. Отступить.
Вернуться к брату.
Он и так из-за тебя настрадался… а Оден получит свободу… и свою высокородную невесту… и ему не придется становиться мятежником. Он же сам сказал, что отпустит…
Наверное, понял, если смотрит так, с выжиданием.
Да, мне страшно.
Но не настолько, чтобы отступить.
– Я буду радоваться, – сказало существо, взбираясь на плоский камень. – Я очень хочу радоваться. И помнить, что приходили и ушли.
Жар.
Воздух сухой. Горячий. В горле моментально пересыхает, но нельзя тратить воду бездумно. Не без сожаления я оставляю фляги под камнем.
Куртку. Жилет.
Сапоги.
Горячий базальт касается пяток, словно шершавый язык горы, которая вот-вот проглотит нас.
Пускай. Идем. По узкому коридору, чьи опаленные стены подымаются, заслоняя сухое жесткое небо. У него и цвет-то желтоватый, как у пережженной листвы.
– А я… – если молчать, паника возьмет верх, – я тоже смогу перекидываться? Там… лапы, хвост… зубы.
Трогаю собственные, которые вроде бы прежних форм и размеров.
– Не знаю. – Оден, по обыкновению, честен. – Некоторые могут, некоторые нет. Наверное, от силы крови зависит. Но даже те, которые могут… иногда вторая ипостась слаба настолько, что смысла в ней особого нет.
То есть никакой золотой чешуи и прочих красот.
– Эйо, тебе вовсе не обязательно менять облик. – Оден останавливается и крепче сжимает мою руку. – Достаточно, если живое железо проснется. Хотя бы капля.
А если ее не будет?
Знаю. Мы погибнем. Сгорим. Или я сгорю, а он просто останется в Каменном логе. Мы оба знаем, где осталась тропа на ту сторону.
– То существо…
– Привратник.
– …оно очень старое?
– Да. Раньше я думал, что это легенда такая, будто Привратник бессмертен. А теперь… возможно, жилы тоже хотят говорить.
Я слышала их, огненные родники, которые пробирались от сердца земли. Гудение камня. И треск. Скрежет. Всхлип вязкой лавы, пузыри которой подымаются над трещинами. Свист и шепот, пока далекий, неразличимый, существующий, возможно, лишь в моем воображении. Но нет, с каждым шагом он становится громче…
– Эйо…
Меня зовут.
Но Оден не отпускает.
– Эйо, нельзя поддаваться.
Почему? Я и не поддаюсь. Я просто хочу подойти ближе. Услышать. Я ведь тоже имею право. Горячие камни больше не ранят.
Эйо, Эйо, Эйо…
– Я здесь, – отвечаю. – Я пришла!
Горячий ветер кружит вальс из пепла. Я тоже хочу танцевать, но… вдвоем?
Пусть так.
– Оно внутри, – шепчет Оден. – Не их слушай. Себя.
Он держит. И не отпустит, как бы я ни просила. Прижимает к себе, вдавливает в плечо. Больно, но я не отталкиваю, я успокаиваюсь, слышу, как гудит струна жилы, натянутая до предела. Живое железо?
Золото.
Такое яркое. Нарядное. Я тоже хочу.
И тянусь, поднимаюсь на цыпочки, заглядываю в глаза, почти умоляя. Капля всего… Оден сам сказал, что капли хватит.
Ему не жаль?
Ничуть.
Золотой поток мягко накрывает меня. Сколько это длится? Мгновение? Дольше? Здесь время ощущается иначе. Я не тону, не задыхаюсь, скорее уж меняюсь, вплетая в желтые нити собственный узор.
Тонкие пряди.
Белые лозы.
И они прорастают на моих ладонях. Я вытягиваю их, чтобы рассмотреть, но руки вдруг становятся неимоверно тяжелыми… не удержу.
Падаю.
Все-таки задыхаюсь, но скорее от страха, который быстро проходит. Лежу… просто лежу… и мне хорошо.
– Эйо, открой глаза.
Открываю.
Рук больше нет, есть лапы… и когти… и хвост? Хвост. Длинный с кисточкой. Дергается, судорожно еще, то влево, то вправо. По морде бьет, кисточка мягкая, волосы длинные, в нос лезут и еще между зубами. Я пытаюсь спрятать морду под лапу, а хвост все равно дергается.
– Вставай.
Ни за что!
Я хочу обратно… Зажмуриваюсь, изо всех сил представляю себя прежнюю, лапы подбираю… и ничего. Над головой раздается укоризненное ворчание, и от этого голоса уши сами к голове прижимаются.
Не надо меня трогать!
Пожалуйста…
И вылизывать тем более не надо. Я пытаюсь уползти, но Оден прижимает когтистой лапой. Он заботлив и дотошен, укладывает шерстинку к шерстинке.
Нежно…
И мне хорошо. Наверное, я вечность могла бы лежать вот так.
Но у Одена собственное мнение. Он толкает меня мордой под мышку, а потом просто хватает за загривок и тянет вверх. Мои когти скрежещут по камню, но сопротивление бесполезно. Я все-таки вынуждена встать на все четыре лапы.
И даже шаг сделать.
А потом второй, едва не наступив лапой на хвост, хвостом же лапу подбив. Оден не позволяет упасть. Смеется только.
И мне самой становится смешно.
От смеха падаю, переворачиваясь на бок, на спину, подымая тучи пепла. Алые искры кружатся, оседая на шерсти… Оден вздыхает: он так старался. Фыркает.
Чихает.
И падает рядом. Мы просто лежим. Я слушаю Каменный лог, и голоса источников знакомы.
Вода?
Огонь?
Все родники рождаются живыми. А остальное так ли важно?
Рокот первозданной жилы не пугает.
Она приближается. Медленно. Неотвратимо. Разливая рыжую-рыжую лаву, от которой исходит такой жар, что я перестаю дышать. И в какой-то миг жара становится слишком много. Я перестаю быть.
И Оден тоже.
Но вместе мы остаемся.
Огненная волна отступает, мурлыча, уже не грозная – ласковая. Скатывается золотом с ладоней Одена, уходит в камень. Я же чувствую на языке вкус огня.
Горький.
И терпкий.
Немного винный. Живой.
И если так, то у нас получилось?
– Эйо, возвращайся…
Как?
Оден показывает путь, и мне нынешней смешно видеть его человеком. Но он зовет, и я иду по следу. Больно? Разве что самую малость.
Невысокая цена за то, чтобы услышать, как бьется сердце земли.
– Вот и все. – Оден раскрывает мою ладонь и поворачивает руку. – Теперь ты моя, Эйо.
Золотая лоза обвивала запястье, устремляя тонкие побеги к локтю. И виноградными гроздьями зрели капли живого железа.
Наклонившись, Оден поцеловал ладонь.
Или виноград.
В общем, не так уж важно.
По его коже медленно расползались плети лозы, выпуская один за другим сусальные листья. Твоя? Пусть так. Это ведь взаимно.
Стальной Король молчал, смотрел в окно и с видом крайней сосредоточенности обгрызал ноготь.
Отвлечь его Виттар не решался.
На столике перед правителем лежал утренний номер «Светской хроники». Краска уже успела высохнуть, да и сама газета утратила тот характерный аромат, что свойственен свежей прессе.
Номер подписали в печать еще вчера.
И ночь грохотали станки, множа новость: Оден из рода Красного Золота сочетался браком с Кэри, наследницей рода Лунного Железа.
Брак был скандален.
Скоропалителен.
Одобрен королем…
Его величество устраивал бал в честь новобрачных, ведь девушка не была представлена ко двору.
– Ну и что с вами делать? – Стальной Король вытер руку о бархатные бриджи. Палец его уперся в газету. – Ты понимаешь, что это читали все… или почти все?
Затемно у дверей фабрики выстроились шеренги мальчишек с тачками, которые нагружали доверху, так, что с трудом получалось сдвинуть. Но двигали, тащили, толкали, порой впрягаясь по двое или трое, спеша и успевая развезти к каждому дому. А уж то, что остается сверх, продавали с рук, перекрикивая друг друга… газеты, как и кресс-салат, к полудню теряли свежесть.
