— Ты ведь не надеялась найти «зеленую» закусочную?
— Нет, конечно. Я даже рада, что бутерброды не зеленые. Но меня действительно беспокоит то, что вместе с тунцами в эти ужасные сети могут попасться и дельфины.
— Лично мне тунец никогда не нравился. Я люблю лосося. И желательно консервированного.
— Я знаю, так гораздо вкуснее — есть из банки, правда? Только я обычно не признаюсь в этом. Что о нас подумают? Что у нас грубые вкусы? Предполагается, что настоящее лакомство — это свежий лосось.
— В наше время их всех выращивают на фермах. Выросший в естественных условиях лосось совсем другой на вкус.
— О, я придумала для тебя вопрос. Тинда.
— Легко. Это молодой лосось, который провел на море только одну зиму.
— Надо будет еще раз съездить на море.
— Одинокое море и небо.
— А как называют половозрелых лососей?
— Тут я лох.
— Правильно.
— Что правильно?
— Они называются лохи. Теперь ты загадывай.
— Сейчас подумаю. — Джон дотянулся до руки Кейт, положил ее вместе со своей рукой в карман пальто и стал смотреть на то, как утки рисовали на холодной, будто застекленной картине неба остроносый треугольник. Добравшись до маленького, заросшего деревьями острова посередине озера, утки опустились на землю и деловито заходили взад-вперед вперевалочку, как старые толстые дамы, нагруженные покупками. — Ага, придумал. Пугри.
— Какое некрасивое слово. Это что-то съедобное?
— Абсолютно несъедобное.
— Я бы закричала, если бы увидела это?
— Вряд ли.
— Это такое животное?
— Нет.
— В этом можно жить?
— Ну-у… — Джон наморщил нос, сощурил глаза. — Можно так выразиться, в переносном смысле.
— Как, например?
— Допустим, можно было бы сказать: «Он практически жил в пугри».
— Но это не здание?
— Нет, это не здание. Все, ты задала свои пять вопросов.
— Не пять, а четыре. И один уточняющий.
Под влиянием неожиданного наплыва чувств Джон наклонился к Кейт и поцеловал ее мягкую щеку.
— Ты замерзла.
— Нет, ни капельки. — (Кейт почти никогда не мерзла. В ее теле всегда быстро бежала горячая кровь. Это он, худой мужчина, чувствовал холод до мозга костей.) — Я в порядке. Значит, ты это носишь?
— Лично я не ношу.
— Да, но в принципе мог бы.
— Мог бы. И выглядел бы в нем крайне привлекательно.
— Ага, значит, это «он», а не «она» и не «они». Это не обувь. И не брюки. Это шляпа?
— Близко к этому.
— Судя по названию, это что-то индийское. Это тюрбан?
— Угадала.
— Итак, у меня еще одно очко!
— Угу.
Вздохнув, она положила голову ему на плечо. Этот вариант игры в двадцать вопросов, в который они играли, был суррогатом, заменой других двадцати куда более насущных вопросов — например, что им делать, как, когда и где встречаться, — ответить на которые они не могли.
В этом странно пустом парке, где-то между ее домом и его, в самый глухой день недели, в самое глухое время года они, оба со странно пустыми головами, встретились, чтобы прийти к компромиссу. За их спинами скользили по дорожке сухие листья. У дальнего края газона незаметно для глаза гнила заброшенная эстрада. Где-то неподалеку какой-то мужчина свистел и подзывал к себе собаку по кличке Рыжий.
— Ребенком, — вспомнилось Кейт, — я мечтала иметь собаку. Но теперь я ни на кого не променяю своих Пушкина и Петал.
— Когда мне было девять лет, у меня был хомячок-песчанка — признался Джон. — Его звали Джерри. И я выпускал его в гостиной побегать. На ковре его почти не было видно — у нас был такой яркий, цветистый, бронзово-золотистый ковер, — особенно, когда он не двигался. Однажды я опустился на пол, чтобы поискать его под радиолой, и нечаянно придавил его коленом.
— С ним ничего не случилось?
— Разумеется, случилось. Я убил его.
— Как это ужасно. — Кейт представила себе потрясенного мальчика, легковозбудимого подростка в очках, и сочувственно сжала в кармане пальцы Джона.
— Я чувствовал себя убийцей. Нет, даже хуже, чем убийцей. Болваном. Бесполезным существом. И тогда мне все стало ясно. Я понял, какой будет вся моя жизнь. Я был таким неуклюжим, таким неумелым. И если я любил, то убивал. Моя мать всегда говорила: «Этот ребенок сведет меня в могилу». И потом она умерла. Четыре года я был убежден, что в этом был виноват я. Всем, к кому я чувствую привязанность, я приношу несчастье.
— Ох, что за глупости ты говоришь! — запротестовала Кейт и уткнулась головой ему в грудь. Его шарф из грубой материи колол ей щеку.
Когда Джон говорил, прижавшаяся к нему Кейт чувствовала, как слова, кипя, вырывались из его груди.
— Я боялся, что с тобой будет то же самое. Что я раздавлю тебя.
Кейт, взъерошенная и порозовевшая, подняла голову, чтобы поймать его взгляд.
— Как меня зовут? Мягкотелый моллюск? Надеюсь, что я все же более крепкая. Я уверена в этом. И я отвечаю за свои поступки. — Она прижала руку к сердцу — В этом деле я принимала решения в той же степени, что и ты.
— Как бы я хотел очутиться сейчас с тобой в постели, — сказал Джон низким голосом, за которым скрывались едва сдерживаемые эмоции и который вызвал в Кейт мгновенную физиологическую реакцию (ей показалось, что чья-то рука сжала ее внутренности).
— Мм, я тоже.
— Но что я хотел сказать тебе, Кейт, милая…
— Я знаю, что ты хочешь мне сказать. Но я не согласна. Ты не приносишь мне несчастье.
— Я так или иначе вынужден причинить кому-то боль. Если не Джеральдин, то тебе. Здорово я все устроил: теперь уж точно не промахнусь, в кого-нибудь да попаду. Чья-нибудь жизнь обязательно окажется разбитой.
— Ты не оставишь Джеральдин, — тихо и в сотый раз сказала Кейт. Ее собственная боль, рассуждала она, была неизбежна и не так уж незаслуженна. Да, болеть будет долго, но это можно будет вытерпеть. Если они не могли поступить порядочно, то должны были поступить порядочно хотя бы наполовину. Они должны были отказаться друг от друга, если не сегодня, то когда-нибудь потом.
— Но я создан для тебя, — сказал Джон, веря не в судьбу и не в Бога, а в то прекрасное, что зовется случаем и что свело их вместе.
— Ты женился не на той женщине, — размышляла Кейт, — а я в гораздо большей степени вышла замуж не за того мужчину. Удивительно, как простой эпизод в жизни может потребовать принятия какого-то решения, и следствием этого будет настоящая катастрофа. Дэвид — не проблема. А вот Джеральдин — проблема, потому что она не совсем «не та», и ты все еще любишь ее, и ваш брак не был таким уж плохим.
— Брак — это такое дикое понятие, если подумать, — сказал Джон, возвращая Кейт ее руку: он аккуратно положил ее Кейт на колени и погладил, а потом достал носовой платок. — Ведь брак в сущности, нереалистичен. Ты только представь, если бы мы так же связывали себя с друзьями. Представь, что нам пришлось бы обещать им любить их, и поддерживать их, и разделять их взгляды всю жизнь.
