Только такая порочная женщина, как Наоми, могла попасть в моральную зависимость от типа вроде Дэвида Гарви — мужчины, столь уверенного в неотразимости своей сексуальности, что слово «нет» приводило его в бешеную ярость и заставляло жестоко мстить.
Или у нее просто приступ паранойи? Наоми так не думала. Вероятно, она преувеличивала предрасположенность Дэвида к злу; он был высокомерным, самодовольным дерьмом, но и не более того. Однако Наоми была не права, когда пыталась убедить себя, что теперь не в его силах было причинить ей вред. Потому что в любой момент, движимый обидой или завистью, злобой или простым желанием похвастаться, он мог сделать всеобщим достоянием шокирующую правду. Он мог сказать: «Я там был, я это делал». Это могло дойти до Кейт. И до Алекса. А если об этом узнает Алекс, думала Наоми, то ее жизнь будет кончена.
Дэвид приходил к ней второй раз, в воскресенье вечером, и нашел ее сидящей у окна — неподвижная, холодная как смерть. Она хотела его? Само собой, она хотела его! Наоми, покачиваясь взад-вперед, баюкая, словно мертвого ребенка, свою тоску, лишь пожала плечами: больше это не имело никакого значения.
Если бы она хоть как-то воспротивилась, крикнула, топнула ногой, ударила бы его, то Дэвид, скорее всего, справился бы с этим. Но погруженная в апатию Наоми отдалась бы ему без звука. Так вот, с этим Дэвид Гарви справляться не умел. И, должно быть, при воспоминании о том вечере, о ее нежелании отказываться у него до сих пор сводило зубы.
На следующее утро Наоми умоляла Джона подвезти ее до города. И еще: «Одолжи мне пятьсот фунтов, — попросила она, положив руку ему на плечо, подергивая его за рукав. — Я верну, когда снова встану на ноги». Наоми всегда, все эти годы чувствовала в нем, но еще ни разу не проверяла определенное величие души, свободу духа. Она предполагала, что он тут же, без лишних вопросов выпишет ей чек на требуемую сумму — так и случилось. Он только попросил ничего не говорить Джеральдин.
Наоми сняла номер в гостинице и провела там две недели. В состоянии еле сдерживаемой паники она почти не выходила из номера, полагаясь только на гостиничное обслуживание, в результате чего ее счет вырос до астрономических размеров, и ожидая, когда ей улыбнется удача. Невероятно, но удача ей действительно улыбнулась — да так широко, как она и не мечтала.
Итак, кое-что было достигнуто — и столь много было принесено в жертву. Она оказалась в проигрыше. «Отличная работа, мисс Маркхем», — сказала она, обращаясь к своему отражению в тонированном зеркале подошедшего лифта. Распахнув шерстяное пальто, Наоми разгладила клетчатую мини-юбку от Феррагамо, отлично смотревшуюся с черным свитером, плотными черными колготками и черными полусапожками на шпильках, и затянула ремень на своей похудевшей талии потуже. «Наделала же ты дел», — добавила она.
— Куда-то направляетесь? — спросил дежурный портье Дуглас, когда Наоми обогнула пальму в горшке и очутилась в мраморном фойе. Этот вопрос, слишком бессмысленный, чтобы на него отвечать, она намеренно оставила висеть в воздухе в надежде пресечь дальнейший разговор. Дуглас был одним из тех людей, которые подавляют своей веселостью. Он постоянно отпускал шуточки, любил дразнить девушек и был неотвязным, как полиомелит. Модная одежда Наоми всегда давала ему повод съязвить. Вот и сейчас он провокационно уточнил: — В килте?
— Да, Дуглас, в килте. — Наоми решила, что если он спросит, как она ожидала, что надето у нее под килтом, то она добьется его увольнения.
Однако Дугласу хватило ума этого не делать. Он лишь насмешливо сдвинул свою шляпу набекрень и проводил Наоми на улицу.
Как и было обещано, у входа ее ждала машина: белый «мерседес» с водителем. «Приглашаю тебя на обед, — позвонила ей Ариадна. — С тобой кое-кто хочет встретиться. Это важно. Постарайся выглядеть как можно лучше».
Для Наоми выглядеть как-то иначе было просто невозможно. И потому эта инструкция только сбила ее с толку. Гораздо понятнее было бы, если бы ее попросили одеться понаряднее, одеться поскромнее, выглядеть модно, выглядеть шикарно. В результате Наоми сменила дюжину нарядов, прежде чем остановилась на шотландке в складку.
Водитель, по крайней мере, оценил ее выбор: когда она усаживалась на заднее сиденье, он через плечо окинул ее одобрительным взглядом. Не такой бесцеремонный, как Дуглас, более приземленный, с преувеличенной скромностью и с нарочитым видом человека, знающего свое место, водитель, включив первую передачу и отъехав от обочины, сделал замечание относительно погоды и плотности лондонского дорожного движения.
— Да, — сказала Наоми и закрыла глаза.
От обогревателя волнами исходило тепло. Ее охватило глубокое оцепенение. «Вот меня везут на роскошный обед, — думала она. — У меня есть деньги на одежду, на машины и на путешествия. Я могу делать все, что захочу, и при этом мне не надо никого ни о чем спрашивать. Моя карьера, может быть, еще не совсем завершилась (обед с Ариадной не мог быть праздным мероприятием: Ариадна никогда не обедала ради удовольствия). А я несчастна как грех».
Наоми вдруг вспомнила момент абсолютного счастья. Она увидела себя в постели, свернувшуюся калачиком возле Алекса, одетую в его футболку и махровые носки. Они ели пиццу из коробки. Никакие деньги не смогли бы купить ту любовь и близость, которые она предала. И теперь она не могла объяснить себе, зачем она это сделала, зачем разрушила свое счастье.
«Я отдала бы все на свете, чтобы повернуть время вспять», — думала Наоми. Но это никому было не под силу.
Войдя, Элли так хлопнула дверью, что весь дом узнал о ее приходе, но основное потрясение пришлось на спальню, расположенную этажом выше. Элли стояла в прихожей и мрачно принюхивалась к запаху новизны: свежей краски, штукатурки и пиленого дерева. Почему-то квартира не была похожа на жилище и менее всего — на ее жилище.
В негостеприимной гостиной голые доски пола докладывали о ее раздраженных передвижениях. Солнце и ветер, запутавшиеся в ветвях больной липы под окном, разрисовали стену подвижными узорами. Яркость первозданной отделки била Элли по глазам. В соседней квартире ребенок включил на полную громкость что-то пронзительное и немузыкальное; чья-то стиральная машина взревела, отжимая носки и штаны. На деревянной доске, уложенной между двумя стремянками, расставлены были банки с матовыми эмульсиями, радио, малярный валик. Рабочие, как они называли себя (смешно!), должно быть, ушли в кафе на перерыв.
Элли постояла несколько секунд, глядя то в окно, то на ящик, заполненный обломками обрешетки и кусками штукатурки, то на обугленное дерево и горелую ткань. Потом она промаршировала к дальнему окну, чтобы оценить состояние сада: оказалось, что он превратился в строительную площадку. Она заставит отделочников убрать весь этот бардак, когда они соизволят наконец хоть что-то сделать. И почему больше никто не гордится своей работой и ее результатами?
