Генри вытащил свой смехотворный старый нож и, кружа вокруг Освальда, начал теснить его к ручью. Освальд отбивался от бесполезных ударов Генри и иногда вынужденно делал шаг назад, ненадолго упуская преимущество нападающего.
Генри налетал на него с такой стремительной, хладнокровной злостью, что он успевал только защищаться. Генри сделал все, чтобы оттеснить Освальда на бревно, перекинутое через ручей. Ручей был мелкий, едва ли по пояс, и совершенно не опасный, а бревно – толстое, так что Освальд вступил на него без страха. Генри не отставал, старательно показывая, что вымотался от своей глупой атаки, и Освальд, перехватив преимущество, начал теснить его обратно к берегу. Генри чувствовал в его движениях торжество, но он отлично знал: когда дерешься со зверем, нельзя отвлекаться на ощущение близкой победы – теряешь сосредоточенность, и тут-то в тебя и вцепляются клыки и когти.
Генри молниеносно стянул одну перчатку, дернулся вниз и схватился рукой за бревно.
Оно мгновенно осыпалось пеплом, Генри сразу спрыгнул в воду, а вот Освальда это застало врасплох, и он рухнул в ручей, неуклюже взмахнув руками. Наверное, когда вода заливается в доспехи, это не так уж приятно да и весить они начинают больше. Пару секунд Освальд беспомощно барахтался в воде, и Генри с силой всей своей ярости пнул его в сгиб локтя, придавил руку, вырвал меч и приставил к зазору под шлемом. Освальд поднял голову над водой с хриплым, захлебывающимся звуком, и Генри чуть надавил концом меча ему на шею. Надо было убить одним движением, но он медлил – таким человеческим был этот кашляющий звук. Генри крепче сжал меч. Он должен. Есть вещи, которые просто нужно сделать.
А Освальду тем временем удалось сесть на дно ручья, и он аккуратно, медленно поднял руки. Острие все еще прижималось к его горлу, и на секунду Генри показалось, что он хочет сделать движение людей, которое значит «сдаюсь». Но Освальд приложил руки к голове и потянул вверх шлем. Генри окатило мучительным холодным ужасом, он не хотел смотреть в лицо этому человеку, – тогда точно не сможет его убить, – но Освальд уже снял шлем, и рука Генри разжалась. Меч плашмя упал в воду, подняв брызги, но Генри даже не заметил. Он не мог дышать.
– Нет, – без голоса пробормотал он. – Нет. Нет.
Это был его отец – темные волосы налипли на лоб, на шее краснел порез, он осунулся и выглядел уставшим, но это совершенно точно был он.
– Хватит, – хрипло проговорил Генри, и голос его окреп. – Это не по-настоящему. Ты заставляешь меня это видеть.
– Успокойся. – Освальд поднялся на ноги, не сводя глаз с Генри. Больше не искаженный шлемом, его голос звучал так знакомо. – Ты все сделал, Генри. Ты молодец.
Генри понял, что мотает головой, упрямо сжав губы, забыв про Сердце, про все на свете, и хуже всего было то, что он уже знал: это не обман. Все, чего он не понимал в истории последних десяти дней, подтягивалось друг к другу, как лепестки волшебного дерева. Что же он за тупица, как можно было не догадаться, что это с самого начала был отец. Он был так потрясен, что даже не вздрогнул, когда отец резко нагнулся и поднял упавший на дно меч.
– Я же всегда говорил тебе: если хорошо продумывать то, что делаешь, то победишь. – Голос отца был ласковым, но под этой мягкостью сквозило нетерпение. – Давай, Генри, не стой столбом. Объяснения, рассказы, это все позже. Надо быстро найти его, пока оно не… Ну, ты увидишь.
Генри не сдвинулся с места. Вода холодила ноги, и его начало трясти мелкой дрожью, которую он не мог унять.
– У тебя же есть волшебная карта, верно? Дай мне ее, посмотрим, может, она подскажет.
Отец выжидательно поглядел на него, и Генри бездумно полез в карман и протянул ему карту. Самое дикое было в том, что даже сейчас он не смог ослушаться, едва в голосе отца проскользнули приказные ноты.
Отец развернул карту и нахмурился:
– Странно. Огонек на шестом испытании мигает и горит явно не в полную силу. Надпись «Победа над врагом» проступила, но никаких подсказок больше нет. Ты знаешь, что надо делать дальше? – требовательно спросил отец.
Но Генри только моргнул: холод вдруг отступил, и его окатило таким пугающим жаром, будто кожа раскалилась докрасна.
– Слушай, что ты замер? Чему я тебя учил? Чувства не должны отвлекать от охоты. А сейчас мы с тобой на охоте. Сердце где-то здесь, но где? Оно не иголка в стоге сена. Когда Сивард украл его, оно было в большом коралловом ларце. Кораллы – это такие переплетенные камни, похожие на кровеносные сосуды, – пояснил отец, и у Генри дрогнули губы. Отец всегда объяснял ему незнакомые слова. Это не изменилось. – Я три сотни лет ждал этого момента, и рад, что мой сын разделит его со мной, если не будет так тупо стоять столбом. – Отец коротко улыбнулся, но улыбка не коснулась глаз. И руку на мече он по-прежнему не разжимал.
Генри едва слушал: его трясло все сильнее, огонь разгорался, заволакивал все внутри. Ему показалось, что света вокруг стало меньше, хотя, может, у него просто потемнело в глазах. И Генри понял, так ясно, словно кто-то сказал ему: «Время вышло, прошли ровно сутки». А отец все продолжал говорить, как будто раз уж начал, не мог остановиться.
– …Не смотри на меня волком. Я что, был тебе плохим отцом? Без моих уроков ты бы здесь не стоял. Сиварда я вечно осуждал за его дар, но с тех пор многое понял. Ваш дар – награда, а не проклятие. Он позволяет добиться могущества, неподвластного обычным людям. И когда столько лет спустя ты родился с тем же даром, я подумал: «Исправлю все свои ошибки». Но Барс явился, чтобы даже это у меня отнять, перетянуть тебя на свою сторону. И как же я разозлился, ты бы знал. Но об этом потом, а теперь ты, как послушный сын, сойдешь с места и поможешь мне искать Сердце.
Генри закрыл глаза. Он больше не мог сопротивляться, будто какая-то сила тянула его за руки и ноги, а он сам проваливался в бездонную яму, сжимался, занимая в себе самом все меньше места. Генри стянул перчатки и уронил их в воду, даже не чувствуя рук. Он сделает то, что Сивард не смог. В Освальде так много силы, и он заберет ее всю, вместе с бессмертием. Отец ведь лгал ему, отец – и есть Освальд. Вода невыносимо жгла колени, и Генри почувствовал, что ноги делают шаг без всякого его участия и еще один, – меч его не остановит, ничто его не остановит. Отец попятился к берегу, и Генри первый раз в жизни увидел на его лице страх, но не замедлил шага. Он силен, как никогда, а сейчас станет еще сильнее. Мысли были сонными и будто чужими. Генри из последних сил открыл рот, пытаясь что-то сказать, но язык больше ему не повиновался. Огонь торжествующе пылал внутри его, могучий, непобедимый, и Генри, беспомощный, собрал всю свою волю, весь свой страх и сделал единственное, что мог, – это стоило ему таких усилий, как будто он пытался сдвинуть огромный валун. Он заставил себя оступиться.
