— А вот и вы, отец Мауро, — произнес маленький человечек в черной сутане и в очках, которого Ларри незадолго до того видел во главе процессии. — Мы не смогли уйти далеко, и нам остается только молить Господа и святого Бенедикта…
— И святую Схоластику, отец Грегорио — с упреком прибавил отец Мауро.
Аббат опустил голову, а отец Мауро встал на колени; лицо его было спокойно. Ларри присоединился к мирянам, стоявшим в глубине комнаты. Снова зазвучали литании и антифоны. Ларри показалось, что он тонет в григорианском хорале, как бывало когда-то на воскресных концертах духовной музыки, которые певчие давали в университетской часовне. То было ужасное время после смерти Элис и ухода Одри, и он помнил, как хорошо действовали на него псалмы и песнопения, как их монотонные мелодии усыпляли на время его боль. Он снова погрузился в это очарование и забыл на время — не о страхе перед бомбардировками, нет, но о глубоком разочаровании, в которое повергла его опустевшая библиотека. Мысленным взором он осматривал просторный пустой зал, словно зияющую рану. При одном взгляде на пустые полки и сундуки, в которых должно было находиться то, что он так отчаянно искал, у него начинала кружиться голова. Письмо Мэри Шелли, которое Домитилла вытащила из кармана своего отца, должно быть, помещалось в одном из архивов, свезенных в монастырь. «Там наверняка были и другие документы, которые он собирался продать, — добавила девушка. — Показав тебе один из них, тот, который, как ему было известно, мог тебя заинтересовать, он собирался использовать его как приманку».
«Который мог тебя заинтересовать…» Это была истинная правда. Ему не надо было даже доставать из кармана письмо Мэри Шелли, настолько точно он запомнил то, что там еще можно было прочесть: «A sad fate. The unfortunate baby died one year lat… in Napl… and poor unlucky E».
Он произнес эти слова значительно, почти с состраданием. Мэри Шелли писала о смерти девочки несколько отстранение, но ведь маленькая Елена не была ее дочерью, а о связи своего мужа с ее матерью она ничего не знала… А Шелли… Он, должно быть, чувствовал то же отчаяние, что и сам Ларри после трагедии на болоте в Уоллингфорде, где при одном только взгляде на черную поверхность воды, усеянную зеленоватыми пятнышками ряски, ему показалось, что он сходит с ума. «Наше общее несчастье объясняет, наверное, почему я так им увлечен», — в который уже раз подумал Ларри. Он горько сожалел о том, что не смог ознакомиться с документами, которые здесь хранились. «Это, может быть, позволило бы мне написать еще одну драгоценную главу… Но главное, найдя свидетельства его скорби, узнав, как он пережил такое же горе, как мое, я смог бы развязать тот узел, который я чувствую в себе со дня гибели дочки. Этот узел душит меня…»
«Pro nobis Christum exora»119, — пели монахи, и все, кроме Ларри, пели вместе с ними, настолько он погрузился в размышления, в мечты, больше похожие на галлюцинации. Вдруг ужасающий взрыв бросил их друг к другу.
Ларри упал, но без труда поднялся. Он увидел, как рядом встает отец приор и машинально отряхивает с сутаны пыль, заполнившую всю комнату и мешавшую разглядеть, где находится отец Мауро. Он чувствовал себя странно, словно его ударили по голове, а он об этом не помнил. «Ложись!» — крикнул кто-то. Почти сразу же последовала новая серия взрывов, еще более сильных, чем первый. Стены тряслись так, что грозили обрушиться на них, как во время взрыва у почты. Но здесь не было Домитиллы и некому было изображать ангела развалин и спасти его от безумия, растерянности и ужаса. Монахи сгрудились в углу комнаты вокруг аббата, словно пытаясь его защитить, и мелкая пыль покрывала их черные одеяния. Отец Грегорио, бледный как смерть, поднял очки, упавшие на пол, и воздел было руку, чтобы отпустить грехи всем присутствующим, но еще более близкий взрыв остановил его. Ларри почувствовал, как воздушная волна отбросила его на несколько метров назад, и он оказался сидящим на скамеечке для молитвы и смотрел сквозь клубившуюся в воздухе пыль, как группы беженцев спешат укрыться в подвалах. «Отец Мауро!» — позвал он. Один из монахов повернулся к Ларри.
— Я видел, как он выходил из комнаты, должно быть, пошел посмотреть, какой ущерб нанесли бомбы библиотеке, — сказал он встревоженно. — Или же вернулся к своей любимой статуе. Хорошо бы он присоединился к нам в подвале под башней, но если я ему велю, он не пойдет…
— Я схожу за ним, — решительно произнес Ларри. Ему вдруг показалось, что отец Мауро может еще что-то ему сообщить. Почти ничего не видя вокруг, он пробежал по заполненной дымом галерее, уверенно ориентируясь в этом лабиринте. Серии взрывов следовали один за другим, как ему показалось, в ритме «Оды западному ветру»: «Творец и разрушитель, слушай, слушай!»120 После каждого удара в стенах появлялись новые трещины, на пол падали куски штукатурки, пронзительные крики сливались во тьме с грохотом взрывов. У основания лестницы Благодетелей он заметил нескольких монахов, пытавшихся указать своим обезумевшим от страха подопечным, где находится вход в подвал. Когда он выбрался на свет, то увидел удалявшиеся «летающие крепости» и погрозил кулаком затянутому черным дымом небу. Неподалеку от него оказалась обезглавленная статуя святой Схоластики. Голова валялась около лестницы, а позолоченные медные голубки, сидевшие раньше на книге, которую она держала в руках, были отброшены туда, где еще недавно находились аркады Браманте, от которых осталось всего несколько колонн, торчащих из груды развалин. Отца Мауро нигде не было видно. Только какая-то женщина неопределенного возраста сидела в полной прострации на краю воронки, образовавшейся посреди дворика, и стучала зубами. Он тронул ее за плечо, она вздрогнула и подняла к нему умоляющее лицо. Это была не та женщина, с которой он разговаривал ночью.
— Простите, — сказал он. — Не видели ли вы около статуи святой старого монаха?
Она, казалось, не понимала, о чем он ее спрашивает.
— Вам нельзя здесь оставаться, синьора. Идите по этой лестнице и спускайтесь в подвал. Все там.
Он помог ей встать и подтолкнул к галерее.
— Лестница на другом конце, — крикнул он, уходя.
Он подошел к клетке с птицами. С этой стороны аркады уцелели лучше, но отца Мауро не было и здесь. Встревоженные синицы летали по клетке и громко пищали. Ларри готов был уже открыть дверцу и выпустить их, но заколебался. А что, если самолеты больше не вернутся? Отец Мауро никогда ему не простит. Он прошел на середину дворика к колодцу. Окружавшие его коринфские колонны, которыми он любовался вчера, когда ходил на Райскую лоджию, разбились на мелкие куски и лежали рядом с останками статуи. Он неуверенно шел вперед и думал, глядя на лежавшую поперек колодца балку, в каком отчаянии был бы Пол, если бы ему довелось увидеть высшую гармонию двух смежных двориков, ведущих в базилику, уничтоженную взрывом… Пол… Он оглянулся, словно его друг должен был с минуты на минуту появиться у растерзанного здания. Он очень давно не вспоминал о нем. В первые дни своего путешествия Ларри часто повторял его имя, словно призывая на помощь. Что он подумал о его исчезновении, втором после того, что последовало за смертью Элис? Связался ли с этим ужасным Хокинсом, чтобы помешать ему объявить своего друга дезертиром? Разыскал ли он свою Юнону? Пыль медленно оседала, словно пепел после извержения, и тут он снова услышал глухой рев бомбардировщиков.
