– Мне казалось, что Северин лучше других, ведь он так любил музыку. Представляешь, какая глупость с моей стороны? Я ненавижу даже то, что пела для него. Кажусь сама себе дешевкой, – добавила она со слезами.
– Ну вот, началось, – проворчала Арлетта. – Ты поешь всю свою жизнь, так что не придумывай лишнего.
– Если бы Дом погиб, ты бы сказала мне, правда? – Саба вцепилась в руку подруги. – У меня самые ужасные предчувствия. Может, тебе что-нибудь говорили сиделки?
– Нет, дорогая. – На глаза Арлетты навернулись слезы. – Никто мне ничего не говорил. Но послушай, – торопливо проговорила она, потому что в дверь заглянула солидная матрона и выразительно постучала по циферблату. – Я обещаю тебе, что завтра отправлюсь на поиски и поспрашиваю в Каире летчиков о твоем парне. Если он в городе, я найду его и приведу сюда. Хорошо?
Уверенность, с какой она это заявила, испугала и восхитила Сабу.
– Хорошо.
Они еще раз крепко обнялись.
Глава 40
Барни сидел в темном углу Виндзорского клуба на улице Сулейман-паша, когда Арлетта ворвалась в этот исключительно мужской клуб с энергией десятибалльного урагана. Светлые волосы развевались за ее плечами, зеленое платье туго облегало безупречную фигуру. Заметив его летную форму, она процокала на высоких каблуках прямо к нему.
– Эй, – сказала она. – Вот ты-то мне и нужен.
Она села к нему, источая благоухание роз и жасмина. С шелковым свистом положила ногу на ногу и наклонила колени под изящным углом.
– Я только что разговаривала в «Шеферде» с твоими приятелями, и они мне сказали, где тебя искать.
– Зачем я тебе понадобился? – Барни был небрит. Возле него стояли две грязные кружки.
– Моя подруга ищет Доминика Бенсона.
– Как ее имя?
– Саба Таркан. – Арлетта светилась радостью. – И у меня замечательная новость – она жива. Идет на поправку в англо-американском госпитале.
Барни поднял глаза от кружки и пробормотал цепочку слов, два из которых он прежде никогда бы не произнес при даме.
Сверкая глазами, Арлетта вскочила на ноги.
– Что такое?!
– Я сказал – вали отсюда. И вообще, что пристала? В чем дело?
– Не смей так разговаривать со мной. Сейчас я проломлю кружкой твою глупую башку.
– Извини, – он потянулся за пачкой «Кэмела», – но я не большой поклонник твоей подружки. – Он покачал головой и отвернулся. – Нет Доминика, – сообщил он после долгой паузы. – Он не вернулся из полета. Вероятно, погиб.
– Господи Иисусе! – Арлетта присела рядом с ним. – Не может быть. – Она несколько раз тяжело вздохнула. – Что случилось?
– Не знаю… Послушай… Извини, но я не могу…
Он не мог говорить об этом: сначала Джеко, теперь Дом. Это были самые черные дни в его жизни.
– Все-таки как это случилось?
– Точно не знаю, – проговорил он наконец. – Дом полетел узнать насчет самолета… усталый… да что там усталый – вымотавшийся до полусмерти… вероятно, ему дадут посмертно крест «За летные боевые заслуги»… вот так-то. – Он угрюмо поднял в память друга пустую кружку.
– Барни, ты уже пьян в стельку, – заявила Арлетта. – Сейчас я закажу тебе кофе, и мы поговорим, а потом тебе надо лечь спать.
Он не нашел в себе сил на ухмылку, поэтому вид у него был кроткий и чуточку обалделый.
– Будь хорошим мальчиком, посиди на месте, – велела Арлетта. – Я сейчас.
Она вернулась с двумя чашками кофе и тарелкой сэндвичей.
– Давай, ешь, – велела она. – И пей кофе, не разлей. Сядь прямо. Так, аккуратнее. Вот так.
Он выпил полчашки и, когда чуть-чуть плеснул кофе на блюдце, виновато посмотрел на Арлетту.
– Извини, что я так грубо ответил тебе, – сказал он. – Просто все так скверно.
Арлетта сжала его руку.
– Ничего, ничего, – пробормотала она. – Все это ужасно, ведь он был твоим другом, а эта бедная девочка…
Он со стуком уронил голову на стол. Арлетта погладила его по волосам.
– Бедная девочка. – Он резко вскинул голову. – Нет, я нормально отношусь к людям, но вот ее ненавижу. Она бросила его в Александрии. Он был буквально раздавлен.
– Немедленно перестань. – Арлетта зажала ему рот ладонью. – Допивай кофе, я расплачусь… Мы можем прогуляться до клуба «Гезира», до парка. Тебе не мешает пройтись.
В парке он разрыдался, и она протянула ему надушенный шелковый платочек, чтобы он вытер глаза.
– Я еще не говорил о нем ни с кем… пока что, – сказал он с горестным вздохом. – Понимаешь, я знал его столько лет и так дружил с ним… он был… мы вместе учились в школе, он был моим лучшим другом… мы… столько хороших ребят уже… понимаешь… Ведь они могли бы стать докторами, юристами, учителями, отцами детей. Ох, бога ради… извини.
Он выпрямился, расправил плечи и тяжело вздохнул – решив не распускаться. На него невозможно было смотреть без боли в сердце.
– Говори, не молчи, – пробормотала она. – Ведь ты безумно горюешь по нему.
– Да. – Он как-то странно то ли засмеялся, то ли застонал. – Да… сейчас у нас в эскадрилье зияет дыра. Ведь он был таким хорошим парнем – всем нравился, и рядовым, и офицерам. Прости, я что-то много говорю…
– Барни, ради бога, иди сюда. – Она обняла его за шею и прижала к груди. – Не будь идиотом. Конечно же, тебе надо выговориться. На твоем месте я испытывала бы то же самое. Но я хочу спросить у тебя одну вещь. Что он говорил про Сабу? Между прочим, она безумно любит его.
– Вообще-то, я не говорил с ним об этом. – Барни замялся, в его взгляде появилась неискренность. – Черт побери, какое это имеет теперь значение? Я читал его дневник. Мне отдали его вещи.
– Расскажи мне подробнее. – Она обхватила его за плечи. – Между прочим, я бы сделала то же самое.
Из кроны тамаринда выпорхнул зелено-красный попугай, сел возле них на траву и заверещал.
– Надеюсь, он не видел этого. – Барни высвободился из ее объятий; к нему вернулся его вид печального спаниеля. – Я имел в виду попугая.
– Ой, перестань. – Арлетта взъерошила его волосы. – Сядь сюда и послушай меня. – Она показала на скамью под деревом. – Я встречалась с Домом, – сказала она. – Он приезжал на наш концерт, чтобы увидеть Сабу. Это было под Исмаилией. Он был очень решительно настроен – ну, и красивый.
– Ну, конечно, я не знаю. – Барни почти улыбался. – Но девчонкам он точно нравился – жалко, что он так нелепо втрескался в твою подружку.
– Заткнись! Немедленно! – Глаза Арлетты превратились в злые зеленые щелочки. – Лучше ты расскажи мне о Доме. Значит, вы с ним дружили?
– Со школы. – Барни прокашлялся. – А в Кембридже мы вместе с ним поступили в летную школу, и это было здорово – Дом был блестящий пилот. Мой отец увлекается хоккеем, и он всегда говорил, что в авиации, как в хоккее, нужны прежде всего крепкие нервы, интуиция и молниеносная реакция. Дом обожал летать, для него это было как для рыбы вода. Для меня тоже. Он уговорил и нас всех стать пилотами. Его ужасно подкосила гибель нашего друга и других ребят.
