Его рука опять потянулась к рюмке. Саба остановила ее.
– Слушай, – сказала она, – если в доме остался кто-то еще, для меня это катастрофа. Я это знаю. Точно знаю.
Он направил на нее туманный взгляд.
– Я едва не совершил отвратительный поступок. Я был близок к этому. – Он свел большой и указательный пальцы. – Вот на столько.
При мысли об этом у нее подступила тошнота к горлу.
– Я хотел это сделать, – пробормотал он и уронил голову на стол.
Она погладила его по светлым волосам.
– Слушай. Помоги мне – пожалуйста! Отвези меня куда-нибудь, ну, куда угодно. Я никому не скажу, что это сделал ты.
Он поглядел на нее долгим взглядом, и это были самые долгие часы в ее жизни. Потом взглянул на часы и ужаснулся.
– Боже мой! Боже мой! Dummkopf! Dummkopf! Глупец! – Он ударил себя по лбу. – Где ключи? Ключи! – Он выдвинул ящик кухонного стола с такой яростью, что уронил его на пол. Отыскав ключи, схватил Сабу за руку и потащил за дверь.
Уже светало, когда они шли к машине. Темнота рассеялась, ее сменили тусклые, сероватые сумерки. Северин велел ей сесть рядом, на переднее сиденье, и положил между ними пистолет. Потом неожиданно передумал, снова связал ее и заставил лечь в позе зародыша в провонявший бензином багажник. Ее щека уперлась в полотняную сумку с инструментами. Он помчался по дороге, скрежеща шинами, а Сабе, лежавшей в багажнике, казалось, что она попала на худший из ярмарочных аттракционов, какие только можно вообразить. Северин гнал и гнал машину по извилистой дороге; их швыряло из стороны в сторону, тяжелые гаечные ключи били Сабу по лицу.
Она представляла его бледное, потное лицо, вспоминала, как он жадно глотал бренди перед тем, как выйти из дома, и уже готовилась к неминуемой смерти, не сомневаясь, что она вот-вот наступит.
Она пыталась вспомнить хоть какие-то молитвы, которым их учили в школе.
– Господи, я виновата и прошу прощения за мои грехи… прости меня, прости мои прегрешения. Прости, Господи… – Тут раздались треск, грохот, глухой удар, визг шин. Она ударилась головой о запаску, а потом машина вылетела с дороги и перевернулась раз, еще раз и еще.
Глава 38
Дом очнулся и обнаружил, что лежит, уткнувшись лицом в песок. Очнулся и первым делом вспомнил отца Барни. В общем, старый, добрый папаша Барни был прав, подумал он, машинально выдергивая из запястья осколки стекла, – еще один самоуверенный идиот упал мордой в грязь. Он перевернулся и полежал на спине, глядя с тупым удивлением на веер ярких огней, просвечивавших сквозь ткань парашюта.
Он попытался выяснить, сильно ли разбился на этот раз. Пошевелил ногами – чувствуют, поморгал – глаза видят. Мысленно провел линию вниз по позвоночнику – боли не было, и он чувствовал под собой землю. Хорошо, это было хорошо. Но тут он уловил ноздрями сильную вонь от горящего топлива, ощутил его вкус во рту и, отодвинув в сторону парашютный шелк, увидел свой самолет – он горел. Не считая отвалившегося крыла, он сейчас вот-вот превратится в груду бесполезного пепла. Дом выругался раз, другой, но вдруг почувствовал боль в ребрах. Работая руками и ногами, слишком слабый, чтобы выпутаться из парашютных строп, он подполз к крылу и улегся под него.
Вот и опять это случилось, заметил внутри его странный, чужой, холодный голос – только на этот раз все еще хуже: посреди бесконечной, проклятой пустыни, простиравшейся во все стороны на много миль. Тут ни карты – погибла в огне, – ни веселых английских парамедиков, ни сиделок, да и госпиталя тоже. Он был один и, возможно, за линией фронта, в тылу противника.
Тут тоже шел дождь, как он шел в последние две недели на их авиабазе, почти беспрерывно. Песок под щекой Дома превратился в грубую кашицу. А по ночам в это время года температура могла упасть почти до нуля.
Он попытался сесть, но его пронзила оглушительная боль.
– Не надо, не надо, не надо, – бормотал он, еле дыша, словно передавал чьи-то инструкции. Может, сломаны несколько ребер, может… хуже. Он открыл глаза и поднял голову. Пустыня, пропитавшаяся водой после недавнего дождя, больше напоминала море. Никаких шансов, что сегодня кто-то станет его искать, да и в последующие дни тоже. Гибель самолетов тут жизненный факт, а не какое-то там чрезвычайное происшествие, – слишком много других проблем, требующих сил и времени. Ужасно умереть на клочке земли, названия которого ты даже не знаешь. Такой была его последняя мысль, прежде чем он впал в забытье…
Перед рассветом его разбудил проливной дождь. Он открыл глаза и, ничего не понимая, посмотрел на парашютный шелк, облепивший его лицо. Поскорее сорвал его и взревел от боли. Нет, надо двигаться осторожнее. Пальцы его правой руки были обожжены, но хорошо, хоть глаза на этот раз не пострадали. На черном небе сквозь тучи глядели несколько звезд, а вокруг не было ничего, кроме песков. В пустыне водились дикие звери, лисы и гиены, но пока все было тихо. Дом слышал лишь шорох ветра и звуки собственного дыхания. Он был один, абсолютно один.
Некоторое время он разглядывал свои руки, поднес их к носу – от них пахло машинным маслом. Жаль, что он не мог сейчас сделать руками ничего толкового – раскрыть карту, сжать пистолет, включить фонарик, сделать что-то такое, что помогло бы привести его мозг в рабочий режим.
С «мессером» он встретился недалеко от аэродрома под Сиди Абд эль-Рахманом, где-то в двадцати трех милях к востоку от Марса-Матрух. Если бы не сгорели его карта и компас, он мог бы вычислить точно место, где был сбит. Но в любом случае Марса-Матрух – это сто четырнадцать миль к западу от Алексы. Пустыня тут буквально нашпигована минами; они остались от форпостов немецкой артиллерии и нескольких лагерей военнопленных. Тут почти непрерывно шли атаки союзников. Ему повезет, если он не попадет в руки к немцам.
Он замер в изнеможении. Хватит… хватит думать… даже это небольшое усилие вызвало в нем желание отдохнуть, погрузиться в дремотное состояние, когда в голове блуждают приятные, туманные мысли и образы – мысли о Сабе и ее песнях, о ферме Вудли, собаке на лугу с лютиками, о реке Уай. Пока он спал, моросил дождь, и парашютный шелк лег на его ребра будто вторая кожа.
Когда через какое-то время он проснулся, жаркий и дрожащий, небо было затянуто тучами, и невозможно было понять, который час.
– Ничего не изменилось, – произнес он вслух и сам удивился, какой у него слабый голос. Но через несколько мгновений замер и напряженно вслушался в звуки окружавшей его пустыни. Ему почудился рокот моторов. Самолеты летели где-то выше облаков. Все-таки его искали.
Глава 39
– Саба! – Она открыла глаза и увидела Клива. – Слава богу! – пробормотал он и заплакал.
