Вскоре он понял, что ошибся, приехав в аэропорт так рано. Кратковременное действие выпитого вчера алкоголя прошло, оставив ему взамен плохое самочувствие, к тому же у него было слишком много времени для обдумывания своего ближайшего будущего. Вполне возможно, что еще сегодня он примет участие в боевой акции бригады антинатуристов. Каждый раз эта мысль одинаково потрясала его, и он вглядывался в далекие вершины Скалистых Гор со смешанным чувством ностальгии и горечи. Я не хочу ехать в Африку, думал он. И уже совсем не хочу иметь дело ни с какими натуристами. Что я здесь делаю? В нем вдруг вновь проснулся гнев на Афину.
Ругаясь про себя, он двинулся в сторону ряда телефонных будок, но вспомнил, что говорить ей нечего. Конечно, он мог сообщить ей, что уезжает за границу, но ведь было известно, что когда компьютер «Фармы» введет вызванные его отъездом изменения в кредитную систему, то автоматически уведомит ее об этом. Что же касается чувств, то он хотел сказать ей: «Смотри, что ты наделала. Из-за тебя я еду в Африку, где могу погибнуть от рук какого-нибудь натуриста». Но ему не было дано пережить даже такого детского удовлетворения, отчасти из-за гордости, отчасти потому, что человек, которому он хотел это сказать, — прежняя Афина, перестал существовать. Что он мог получить от разговора с враждебно смотрящей на него незнакомкой, которая жила теперь в теле Афины? Он понял, что гордился когда-то своим старомодным, моногамным супружеством — связью, пережившей его мнимую импотенцию всего на несколько часов. Даже то, как она сообщила ему эту новость, говорило о многом. По ней не было видно никаких признаков сожаления или других чувств, за исключением презрения к тому бесполому предмету, который когда-то был ее мужем. И это спустя несколько часов! Спустя несколько паршивых…
Он вдруг заметил, что люди в зале ожидания для отлетающих внимательно смотрят на него, перестал сжимать руки на саквояже и вымучено улыбнулся одетой в розовое женщине, сидевшей рядом, держа на коленях грудного младенца. Она не отреагировала, только вглядывалась в него, пока он не отвернулся и пошел к автомату с чаекофе. Повернув диск, он заказал порцию горячей жидкости, рассеянно выпил ее, а когда объявили его рейс, встал на движущуюся ленту рядом с другими летящими на Восток пассажирами. Первое содрогание ленты, напомнившее о начале путешествия, наполнило его паническим страхом. Заставив себя расслабиться, он стал дышать равномерно и делал это до входа на борт самолета, где его внимание поглотило беспокойство о собственной безопасности во время полета.
За сорок лет своей жизни он совершил не менее тысячи путешествий на самолетах и не мог вспомнить ни одного, во время которого не заметил бы какого-нибудь маленького, но потенциально смертельного дефекта в самой машине или в ее оборудовании. Это мог быть едва ощутимый запах горящей изоляции, влажный след на швах баков на крыле или какой-то необычный тон в шуме двигателя — мелочи, на которые не обратит внимания профессионал, но которые слишком бросаются в глаза интеллигентному дилетанту. На этот раз ему не понравилась бутылка со сжатым газом, которая в случае катастрофы должна была заставить выскочить из обшивки кресла перед ним большой пластиковый мешок, который предохранял от сотрясения. Бутылка показалась ему слегка искривленной относительно шейки баллона, и у него появилось подозрение, что крышка отошла, а газ улетучился.
Он хотел спросить стюарда, как часто проверяют бутылки с газом, но тут рядом с ним заняла место какая-то пассажирка. Она была одета в розовое и безуспешно пыталась отцепить ремни сумки, в которой находился ребенок. Это была та самая женщина, которая сидела возле него в зале ожидания.
— Вы позволите? — обратился он к ней, а затем освободил край одного из пластиковых покрывал сумки от пружинного замка на ремне, и тот без труда расстегнулся.
— Спасибо, — сказала пассажирка.
Она вынула молчащего ребенка и посадила его себе на колени. Карев сложил сумку и сунул ее под сиденье, а потом откинулся в кресле, думая, сказать ли соседке, что застежка на ремне выглядит опасно слабо. В конце концов он решил этого не делать — пассажирка относилась к нему с явным недоверием, даже враждебностью, — но все же не перестал думать, какой странной показалась ему на ощупь стальная обшивка. В одном месте металл был тонким, как бумага, как будто — откуда-то из глубины сознания всплыла беспокоящая мысль — им пользовались слишком долго. Современные виды стали служили много десятков лет прежде чем…
Он откинул со лба волосы и под защитой этого жеста искоса взглянул на незнакомку. Ее бледное лицо с правильными чертами казалось нормальным и сдержанным, и он немного успокоился, почти стыдясь того, что только что подумал. Когда двести лет назад стали доступны усовершенствованные биостаты, власти быстро установили, где кроется основная возможность злоупотребления ими. Нелегальное введение биостатов особам несовершеннолетним каралось так сурово, что подобные случаи были почти неизвестны, хотя в самом начале отметили ряд странных и неприятных эпизодов. Самыми частыми и наиболее трудными для искоренения оказались злоупотребления биостатами, которые совершали родители в отношении собственных детей. Влюбленные в своих чад матери, часто такие, которые не подлежали продолжению жизни в бесконечность, пробовали остановить время, обессмертив своих детей, когда те были еще маленькими. Вместе с введением фактора неизменности в механизм воспроизведения клеток, физическое развитие ребенка прекращалось. То же самое происходило и с умственным развитием, поскольку складкообразование мозга, необходимое для увеличения площади коры, становилось невозможным. Ребенок, навсегда «замороженный» в возрасте трех лет, со временем мог стать очень развитым, даже ученым, но имея закрытую дорогу к высшим функциям разума, оставался в сущности вечным ребенком.
Бывали случаи злоупотребления биостатами по чисто деловым причинам. К самым громким принадлежало дело Джона Сирла, мальчика с удивительным сопрано, которого родители «заморозили», когда ему было одиннадцать лет, только по той причине, что он был единственным кормильцем семьи. Этот случай, как и большое количество молоденьких актеров, которые долго оставались подозрительно инфантильными, заставил ввести суровые законы и точный контроль за производством и распределением биостатов. Легальное введение средства несовершеннолетним случалось теперь только в случае неизлечимой болезни. Обеспечивая организму больного ребенка неизменность, его спасали от преждевременной смерти, что, однако, не решало моральной проблемы, заключающейся в том, что болезнь сохранялась и укреплялась. Даже тогда, когда дальнейшее развитие медицины обеспечивало смертным соответствующие лекарства, страдающий той же болезнью бессмертный ребенок оставался неизлечимо больным, поскольку образ его тела был закодирован в клетках раз и навсегда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
