положено, признает вернувшегося повелителя не в заносчивом капитане, который стоит перед ним, а в далеком, незримом короле. Вот каким образом Кортес объяснил невероятную смену настроения Монтесумы и его согласие сдаться, хотя ученые мужи впоследствии не раз ставили этот факт под сомнение. Где Кортес раздобыл историю о возвращении короля, до конца неясно, хотя в Европе эпохи Ренессанса былые суверены, такие как Артур, Барбаросса или Карл Великий, всегда обещали вот-вот вернуться.
История стала обретать очертания раздвоенного языка. В 1545 году брат Бернардино де Саагун взялся сочинять летопись всего, что имело отношение к новому народу, среди которого ему довелось оказаться, – от созвездий до методов возделывания земли, богов и кусающихся насекомых (22). Дабы собрать практические знания о местной жизни, пока они не покрылись пеленой забвения, он призвал на помощь своих лучших учеников из коллегиума в Тлателолько, молодых представителей мексиканской знати, великолепно владевших испанским и латынью, а также умевшим писать на языке науатль. За два десятилетия они сочинили так называемый «Флорентийский кодекс» – двенадцатитомный иллюстрированный исторический труд, по всей вероятности ставший авторитетным источником сведений для всех, кто в последующие столетия изучал историю Мексики. «Кодекс» сохранил для нас один из вариантов вымышленного прошлого, созданного воображением в момент его написания.
В нем говорилось о предзнаменованиях, предупреждавших о прибытии в Мексику испанцев. Но все эти знаки – невероятные чудеса, необычные небесные явления и зловещие птицы (23) в роли предвестников беды – почти в точности напоминали те, которыми изобиловали некоторые греческие и латинские тома, стоявшие на полках небольшой библиотеки Тлателолько. О комете, разделяющейся на несколько частей во время движения по небу, равно как и о странных сполохах молний, не сопровождающихся громом, можно прочесть у Лукана. У Плутарха перед смертью Цезаря что-нибудь тоже произвольно окутывается пламенем. О султане огня в небе писал Иосиф Флавий – у него он взвивается над Иерусалимом, провозвещая уничтожение города. Он же рассказывал и о вооруженных всадниках, галопом мчавших по облакам, и о голосе, завывавшем на улицах: «Мы здесь живем».
В это пророчество закрался оперенный змей, хотя как и когда – доподлинно не известно. Кетцалькоатль действительно был бог древний, но особой популярностью в Теночтитлане не пользовался. По данным археологов, поклоняться ему стали примерно в 400 году до нашей эры. Среди древних руин этого змея можно узнать по спиральному, геометрически правильному телу, короне из перьев, когтям и широкой улыбке. Во «Флорентийском кодексе», с одной стороны, говорится, что Кортеса приняли именно за этого бога, но у описанной в нем истории тут же появляется боковое ответвление, когда она начинает утверждать, что конкистадора спутали с персонажем по имени Топильцин, то есть «принцем» Кетцалькоатлем (24) – простым смертным, которого вознесли на небо в ипостаси этого бога. В отголоске пророчества, приписываемого Кортесом Монтесуме, в соответствии с легендой Топильцин Кетцалькоатль правил великим городом Толланом, а потом исчез, пообещав в один прекрасный день вернуться. Бартоломе де лас Касас описывал его высоким, белым, похожим на Христа мужчиной с большими глазами, высоким лбом, развевающимися черными волосами и идеально круглой бородой. Для монаха Диего Дурана этот «Папа Топильцин» был священным персонажем, избегавшим насилия, искупавшим грехи, возводившим алтари и учившим других молиться. Другие францисканцы писали о том, сколь безукоризненных он придерживался концепций и как пережил Великий потоп. Что бы ни представлял собой раньше Кетцалькоатль, появление испанцев его навсегда изменило. «Когда я спросил еще одного индейского старика об исчезновении Кетцалькоатля, – вспоминал Дуран, – он стал пересказывать мне содержание четырнадцатой главы Исхода… Больше вопросов ему я задавать не стал».
Представления о Топильцине Кетцалькоатле как о христианском апостоле раннего периода давали ответ на вопрос, чрезвычайно волновавший братьев, когда они, созерцая миллионы некрещеных, понимали, какая их ждет работа. Почему Господь до сих пор позволял этим душам блуждать во тьме? Должно быть, какой-нибудь христианский святой и раньше бывал в Новом Свете – скорее всего, святой Фома, по легенде, в своих хождениях забиравшийся «аж за Ганг». «Нет языка и нет наречия, где не слышался бы голос их, – провозглашает псалом 19. – По всей земле проходит звук их, и до пределов вселенной слова их». В поисках доказательств братья стали повсюду выискивать кресты – в геометрии ацтекского искусства, в мантии Кетцалькоатля – хотя те больше символизировали собой четыре стороны света, потому как в одном из своих ликов он выступал богом ветра. Диего Дуран ссылался на репутацию «Папы Топильцина» как проповедника и на легенды о творимых им чудесах, по его мнению доказывающих, что он был не кто иной, как святой Фома, принесший через океан благую весь о Христе за много веков до прибытия Кортеса. Кетцалькоатль означает «оперенный змей», но это слово также может нести значение «бесценного близнеца». В то же время «близнецом» с арамейского переводится и Фома – ухватившись за это совпадение, монахи различных орденов в своих проповедях стали называть их братьями-близнецами во Христе.
Как писал в своем письме один из иезуитов, из Анауака апостол отправился в Анды. Живущие на озере Титикака индейцы рассказали ему, что в древности бородатый Фома в сопровождении двенадцати апостолов встречался с их предками и оставил после себя большой деревянный крест, казавшийся всем нерушимым (25). В 1561 году монахи августинского ордена сообщили, что обнаружили в Кольяо похожую на апостола статую, тоже в сандалиях и с тонзурой, которую местные жители считали Виракочей. По их словам, когда Виракоча попытался обратить крестьян в христианство, «они вышвырнули его со своей земли». Педро Сармьенто рассказывал, что, когда они попытались убить Виракочу, столкнув его со скалы, святой преклонил колени, воздел к небу руки и наслал с неба на землю огненный дождь, от которого та загорелась, как солома. Августинцы объясняли, что теперь появление христиан, ударившихся в мародерство и грабежи, индейцы считали местью за ту историю. Утверждали, что праведный Кетцалькоатль подобно Виракоче тоже отправился в изгнание по морской воде, потому что люди выбрали вместо него дьявола. Окажись это правдой, посещение тамошних краев христианским святым раннего периода полностью изменило бы условия завоевания: изначальными агрессорами стали бы индейцы, а христианам досталась бы роль истинных жертв. Раз индейцы по ошибке принимали Кортеса и Писарро за апостола, это служило доказательством того, что тот здесь когда-то действительно был и воспоминания о нем сохранились в глубинах коллективной памяти.
Все это могло быть всего лишь фантазией братьев, оказавшихся вдали от дома. Однако в вопросе об идентичности Кетцалькоатля – а в действительности Виракочи – на кону стояли права и защита (26), которые коренное население получило при
