В охоте на ведьм главное – указать всем ведьму. И стая ринется по следу. Ату ее, ату…
По закону.
По праву сильного.
Потому, что есть возможность сделать больно тому, кто долго раздражал. И не важно, какой ценой. Кто из них вообще думал о цене?
Не знаю.
Порой мне начинало казаться, что я нахожусь на дне песчаной ямы, пытаюсь выбраться, кричу, а люди, стоящие на краю, лишь наблюдают, гадая, выйдет или нет.
В этой ловушке места хватит всем.
Урфину, чья улыбка день ото дня становится все более безумной. И ясно без слов, что он будет драться до последнего, не важно с кем. Он у черты и переступит ее не задумываясь.
А за чертой – чума, которая не различает правых и виноватых. Всех заберет – и обвиняющих, и сочувствующих, и просто мучимых любопытством, отстраненных. Будут спрашивать – за что. За все, наверное. И странно, что люди не понимают этого. Или понимают, но по привычке верят, что Кайя защитит?
Он попытается. Наверное. Ему тоже хватило места на дне моей ямы. Кайя сжигает в камине тряпки, пропитанные темной кровью. Сначала он пытался скрыть от меня, что делает, но понял – бесполезно. Я слышу эхо и этого боя. Вижу, что с ним происходит. И не могу остановить.
Потребую прекратить, и он… прекратит?
Нет?
Не знаю, потому что молчу. Я тоже принимаю эту цену. И все, что могу сделать, – быть рядом.
Кайя остается на ночь у себя. К нему вернулись кошмары, и он боится навредить мне. Во сне их светлость плохо себя контролируют. Но я слышу его сны и прихожу на их зов, забирая себе. Что еще мне остается делать?
Я не боюсь его демонов. Мы знакомы.
Беловолосый мальчишка, неуловимо похожий на Гавина, разве что заносчивый и резкий. Правда, очень быстро – мертвый, но все равно заносчивый. Его зовут Йен. Он уверен, что все получилось донельзя глупо и Кайя виноват – отобрал будущее. Йен бы стал рыцарем, сильным и справедливым, таким, которым гордилась бы семья.
Кайя даже не извинился.
Это совершенно непорядочно с его стороны.
Я пытаюсь убедить Йена, что и на той стороне нужны рыцари. Он смеется в ответ: какие рыцари в стране, где нет войны?
Но с Йеном мы почти дружим. Куда хуже дорога. У нее нет начала и нет конца. Серый камень от горизонта до горизонта. Лошадь. Я ощущаю каждый удар копыта, и запахи – гари, крови, гниения, – и звуки, которых множество. И все как сквозь слой ваты. В какой-то миг вата исчезает и сознание – мое? Кайя? – затапливает чужая боль.
– Видишь, что бывает, когда чувства берут верх над разумом?
Я знаю, кто это говорит, и хочу взглянуть на него. Но это выше моих сил.
– Не мы убили всех этих людей. А Биссот, решив, что стоит над законом. Запомни, закон превыше всего.
Нет.
Но меня не слышат. Голос тонет в граните. Метры и метры вокруг. Кольцо темноты. Связанные руки. И надо выбраться во что бы то ни стало. Собственный крик оглушает. Но времени совсем нет.
Не знаю, догадывается ли Кайя о моем вмешательстве и есть ли от него хоть какая-то польза, но я просто не могу бросить его наедине с демонами. К сожалению, с теми, которые в реальной жизни, справиться сложнее.
Тарк мертв.
Гленна мертва.
Несчастный случай на лестнице. И доказать обратное не выйдет.
Гавин жив: разбитая голова и несколько ушибов. Хуже всего – чувство вины, которое заставляет парня замкнуться и молчать. Он тих и незаметен, старается услужить, и это старание – соль на свежие раны.
Нишхат вторые сутки сидит у двери. Урфин не желает его видеть, но и ударить не способен, потому что бить следует себя. Он не справился, не защитил семью. И все, что происходит сейчас, – результат его ошибки.
– Мой капитан! – Нишхат поднялся и с поклоном протянул нож.
– Уходи.
Урфин не в том настроении, чтобы оценить красивый жест.
– Нет. Или вы. Или свои.
Приговорили, значит. И отменить этот приговор не по силам даже Урфину. Нишхат может бежать и тогда, возможно, спасется.
– Чего ты от меня хочешь?
– Шанс. Искупить. Или честную смерть. Я… наши говорят, что будем башню брать.
– И что, пойдут? – Безумный план.
– Пойдут.
Безумные люди. Преданность или дурость?
– Пусть заткнутся и сидят тихо. Штурма не будет…
Нишхат держит нож, только лезвием к себе повернул. Воткнет под ребра, не задумываясь, искупая не свою вину. И если так, то… тот, кто однажды оступился, получил опыт. Он не позволит снова себя обмануть. А Урфину нельзя светиться в городе.
– Мне нужно, чтобы ты нашел женщину…
…зал суда. Балкон. Притихший Майло трет красные глаза. Он слишком взрослый, чтобы плакать при всех. И носит в кармане плоский камень с дырочкой. Майло отдаст его Тиссе, потом, когда все будет хорошо. Мне бы его уверенность.
Процесс открытый. На этом настоял Кормак, ведь люди должны убедиться, что их светлость примет единственно справедливое решение.
– Назовите ваше имя и род занятий.
– Ивар Дагби. Работаю в мертвецкой. – Парень молод и несчастен оттого, что вынужден говорить перед всеми. – Провожу вскрытия. Изучаю тела и следы на них.
– Какие? – Кормак почти дружелюбен, он кивает, точно поддакивая Ивару, показывая, что всецело понимает и суть его работы, и ту нежеланную ответственность, которая вдруг легла на его плечи.
– Всякие. Удушения. Утопления. Отравления. Виды ран… смерть изменяет тело. Я пишу трактат.
– И вы проводили вскрытие Гийома де Монфора?
– Да.
– Кто распорядился?
– Я. – Кайя редко подает голос, предоставляя право говорить Урфину. Тому надо с кем-то драться, иначе нервы не выдержат.
– Вы ведь не доктор?
– Я учился три года.
– Всего три года…
– И два года работы в мертвецкой. У меня большой опыт.
– Всего два года работы вы полагаете большим опытом? – Он не скрывает насмешки, сомнения в голосе, заставляя Ивара оправдываться.
– Я многих вскрывал!
– И по какому праву? Насколько я знаю, только для того, чтобы получить звание подмастерья, должно пройти семь лет…
Незаконно. И опасно.
– Я не называю себя доктором. И не лечу живых пациентов. Я лишь определяю причину смерти. – Ивар наклоняется чуть вперед. Он чувствует за собой правоту и отступать не собирается.
– И что же стало причиной смерти Гийома де Монфора?
– Внутреннее кровотечение, вызванное многочисленными проникающими ударами в полость живота. Повреждение желудка, кишечника и печени.
Ивар зол, и злость заставляет его кричать. Вот и все. Каждый человек в зале слышал это эмоциональное признание. Правдивое. И несомненно, заслуживающее доверия, ведь если их светлость верят своему человеку, то и лорд-канцлер поверит.
