Рейтинговые книги
Читем онлайн Мужики и бабы - Борис Можаев

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 97 98 99 100 101 102 103 104 105 ... 172

– А-а, этот обиженный! Он когда-то военным столом заведовал в волости, – сказал Возвышаев. – Типично правый элемент.

– Педагог хороший, – сказал Чарноус и, вроде извиняясь, добавил: – Инспектор хвалит его.

– В наше время мало быть только хорошим педагогом, – возразил Ашихмин. – Учитель – проводник политики партии на селе. А он по взглядам не то эсер, не то славянофил, и не поймешь.

– Хорошо! Мы разберемся, – заверил его Чарноус.

– И разбираться нечего. Правый уклонист, – сказал Возвышаев.

– Впрочем, в одном деле он меня удивил, – сказал Ашихмин уже у порога. – Приехали в Степанове тихановские представители агитировать его за вступление в колхоз. И он, знаете ли, согласился. Все имущество отдает колхозу: и дом, и амбар, и коров, и лошадь…

– Вовремя сообразил, – усмехнулся Возвышаев. – Мы бы у него и так все отобрали. Добро это попом награблено и принадлежит народу. Просто его кто-то предупредил.

– Ах, вон оно что! Тогда мне все понятно, откуда забил источник благородства, – со значительным выражением поджал губы и покачал головой Ашихмин.

– Мы все выясним, все выясним, – торопливо говорил Чарноус и кланялся у порога, пропуская всех впереди себя.

6

В семье Бородиных обеденное время, а еще перед ужином было не только долгожданным, но и веселым, людным и каким-то отрадным.

До нынешней осени частенько приезжали и приходили гости, а перед тем, как сесть за стол, подолгу беседовали в горнице. Младшие девочки Елька и Саня просились гостям на руки и любили теребить кофты да полушалки, а то расчесывать бороды или усы. Особенно одолевали бабу Грушу – Царицу.

– А почему тебя Царицей зовут?

– Нос у меня царский, дитятко, да голос зычной, как у Ильи Муромца. Вот и зовут, стало быть…

– А почему у тебя бороды нету?

– Нам с дедом одну бороду дали на двоих. Дед Филипп унес ее.

– Куда?

– На тот свет.

– А ты сходи на тот свет и принеси ее…

И хохот на всю горницу. Больше всех приставала с расспросами бойкая шалунья Елька, прозванная отцом ласково Коконей-Маконей.

Сережа, напротив, был молчалив и застенчив, он любил незаметно присесть где-нибудь в уголке и слушать, слушать без конца эти разговоры взрослых о войне да о колхозах, о тяжелых дорогах, о плутании в метель, о встречах с волками, а то еще про нечистую силу. «Иду я, братушки, с мельницы через выгон в самую полночь… Осень, грязь… в двух шагах ничего не видать. Он и летит. Голова вроде вон конфорки, круглая и светится. И хвост лентой вьется, искры от него во все стороны. Стоп – себе думаю… Это же змей…»

Этой осенью гости перевелись, так ребятишки придумали другую забаву – как только отец, убравшись со скотиной, приходил к обеду, они с визгом и хохотом бросались на него с печки, с полатей, лезли по ногам с полу, забирались на плечи, на спину и весело приговаривали: «Пилю дуб! Пилю дуб!» Это у них называлось – спилить дуб. Андрей Иванович топтался, как слон по полу, подходил к высоко взбитой, убранной постели и, придерживая детишек, издавал громкий вздох: «Ух ты, спилили!» И валился вместе с ними на кровать.

То-то было визгу и хохоту, барахтанья в подушках ребятишек, пока не разгоняли их сердитые окрики матери:

– Вы опять всю постель скомкали? Вот я вас мутовкой да по мягкому месту… Да по башке родителя вашего, который дурью мучается…

А за обедом сидели чинно, работали ложками вперегонки, особенно когда мясо таскали из чашки по общей команде отца.

– Папань, ты говорил – ноне сниматься пойдем к фотографу, – сказала Елька, отработав ложкой.

– Я тебя сам сниму, – ответил Андрей Иванович, подмигивая Надежде.

– В ботинях? – обрадовалась Елька.

– Ага. Давай, тащи их!

Елька соскользнула со скамьи и побежала в горницу за новыми ботиночками.

– Вот они, вот мои ботини! Снимай!

– Это мы сейчас… Надевай их!

Андрей Иванович принес сапоги, поставил на табуретку Елю и сказал:

– Ну, Коконя-Маконя, покажи, как ты будешь стоять у фотографа?

– Вот как! – Еля вытянула руки по швам и замерла.

Андрей Иванович поднес сапоги к вискам, накрылся черным платком и поглядел, пригнувшись, из-под платка на Елю:

– Ты меня видишь?

– Вижу, – ответила Еля.

– И я тебя вижу. Завтра будет карточка готова.

Маруся, Елька, Саня захлопали от радости в ладоши, а Сережа и мать засмеялись.

Тут и вошел Санька Клюев, снял шапку и, глядя себе под ноги, изрек от порога:

– Андрей Иванович, тятька тебя зовет.

– Что случилось?

– Нам штраф принесли, семьсот рублей. Ежели ф не заплатите, говорят, в двадцать четыре часа, все отберем и распродадим.

– Кто говорит?

– В бумаге написано. Мамка в голос вопит. Не знаем, что и делать.

– За кем еще ходил?

– За Алдониным, за Бандеем.

– Ладно, приду, – сказал Андрей Иванович, провожая парня.

– Доигрались, – сказала Надежда.

За столом Бородиных воцарилась мертвая тишина, даже ребятишки присмирели, толком не понимая – что случилось, отчего так посуровели отец с матерью.

Наконец Андрей Иванович обмыл над лоханью руки, обтер полотенцем усы и двинулся к вешалке.

– Не ходил бы, Андрей, – неуверенно сказала Надежда.

– Еще чего? – отозвался сердито Андрей Иванович от порога.

– А может, всех вас там на заметку возьмут, как эти самые алименты.

– Ты вон со стола убирай. Да скотину напои, – насупившись, отвечал Бородин, натягивая шапку. – А в мои дела не суйся. Я и без тебя разберусь как-нибудь.

– Гляди-ко, твои дела… А это чьи дела? – показала она на детей. – Дядины, что ли? Ежели с тобой что случится, куда их девать? Тебе ж на шею не намотают их, а со мной оставят.

– Намотают, намотают, намотают, – засмеялась Елька и замахала ручонками.

– Цыц ты, бесенок! Типун тебе на язык, – шлепнула ее мать.

Та притворно захныкала.

– Ладно тебе каркать, ворона! А то, не ровен час, накаркаешь беду, – сказал Андрей Иванович. – Не могу ж я к человеку задом обернуться? Надо же посоветоваться, помочь ежели в чем. Иль мы не люди? Сегодня его тормошат, завтра за меня возьмутся. А мы, как тараканы, по щелям расползаемся? Так, что ли?!

– Тебя разве перетолкуешь? Ты как жернов на помоле – закрутишься, так черт не остановит. Ступай, ступай, только потом не пожалей. Локоть близко, а не укусишь.

– Ты чего, сдурела, что ли?

– Не я сдурела, а вы с ним вместе сдурели. Уперлись, как быки. Довели ж ему задание на сто пудов, так пусть сдает. Чего ждать-то? Власть шутить не любит. Поперек пути пойдешь – все потеряешь. Не он первый, не он последний. Чего он ждет?

– Да голова – два уха! Сегодня они сто пудов наложили – отдай им без слов, завтра, глядишь, еще сто привалят. Вон как Костылину. Не то еще и двести запишут. У них аппетит, как у того Тита, что с большой ложкой лезет за стол кашу есть. Ежели окорот им не давать, они нас без порток по миру пустят. Понятно?

– Тоже нашлись укоротители! Смотрите, сами на задницу не шлепнитесь. Окорот! Кому, властям, что ли?

– Да ведь власть-то из живых людей состоит, а они все разные. Один прет напролом, глаза вылупив, а другой и посмотрит, что к чему… Да что с тобой говорить! – Андрей Иванович махнул в сердцах рукой и вышел.

А что, пожалуй, Надежда права, думал он, идя к Федоту Ивановичу. Такая карусель завертелась, что поперек дороги станешь – сомнут. Клюев не понимает этого – больно азартен до выгоды. Где что услышит насчет купли и продажи, да по дешевке – ночи не будет спать, на край света улетит, а достанет. Недаром его Совой прозвали: «Энтот на локте вздремнет и снова на добычу улетит». Он и мышью не побрезгует, уберет, ежели оборот от нее будет. После отмены продразверстки, когда ввели свободную торговлю хлебом, они с братом Спиридоном по три тысячи, а то и по пять тысяч пудов зерна скупали за один базар, засыпали доверху свой семейный амбар, потом нанимали обозы и отвозили его на окскую пристань Ватажку, с Амросиевыми состязались. Прибыль – по копейке с пуда. Над ними смеялись: «Сова, дерьмо клевать и то выгодней – далеко летать не надо». А они богатели – по тридцать и по сорок рублей с каждого базара брали. Вот тебе и дерьмо! Спиридон молотилку купил, а Федот расстроился, как купец Иголкин – к пятистенному дому вышку прирубил да еще теплую мастерскую сложил из кирпича, что твой цех. Весь двор и подворье обнес высокой кирпичной стеной, инструменту накупил дорогого, австрийского и колесы точить начал. Руки у него золотые, ничего не скажешь. Но азарт, зарасть покоя не давали.

Мало колес! Шерстобитку подкупил, валенки валять начал в зимнюю пору, а по весне еще и кирпич подряжался бить. И когда он только успевал все делать? Семижильный, что ли? Видать, уж порода такая.

Дед его, Омеля, помер через свой азарт. Как напьется – бьет себя в грудь и кричит на весь проулок: «Я капитан!» В Астрахани на ботике людей перевозил с берега на берег. Вернулся домой с неукротимой жаждой – разбогатеть. А земли – всего две души. Так он половину надела морковкой засевал. Вот и ковырялся в ней – всю осень ходил грязный, как боров из лужи. Только что не течет с него. Все морковку продавал на базаре. Про него говорили, смеясь: капитан красным товаром торгует. А как землю получил после революции, так первым делом желоб вырубил из мореного дуба величиной с добрую лодку. «Ты что, Омеля, али купаться задумал в желобе-то?» – «Я, братушки, к этому желобу четыре лошади поставлю». – «Откуда ты их возьмешь?» – «Куплю!» – «На что купишь, на какие шиши?» – «А вот с морковы разбогатею. Таперика земли много».

1 ... 97 98 99 100 101 102 103 104 105 ... 172
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Мужики и бабы - Борис Можаев бесплатно.

Оставить комментарий