– Ну спасибо, Настя, спасибо! – Кадыков вылил им остаток вина.
– Только ты мотри, не выдавай.
– Ну что вы. Могила!
Козявка жила под горой, у самого оврага, промытого речкой Пасмуркой. Кадыков зашел от оврага к большому амбару, покрытому тесом. Здесь на травянистой лужайке, полузасыпанные снежком, четко виднелись узкие вмятины, недавно оставленные колесами тяжело груженных подвод. Дальше к дороге следы колес остались вдавленными в податливую когда-то, а теперь замерзшую грязь. Ясно как пить дать, сюда привезли яблоки, подумал Кадыков, сворачивая к дому.
От окна запоздало метнулась в избяной полумрак Козявкина голова, покрытая клетчатой шалью. «Подглядываешь, плутовка. Чуешь, что дело ткном[11] пахнет», – подумал Кадыков и застучал в дверь.
– Кто там? – с притворным испугом спросили из сеней.
– Открывайте! Милиция.
Дверь моментально открылась, и маленькая щуплая бабенка, с лучезарным от множества морщинок лицом, с приклеенным посреди его, точно пуговкой, носом, выросла на пороге. – Тебе чего? Ай опять насчет самогонки? Дак я эта, шинок не держу. – Ни тени испуга на лице, одно хитренькое лисье выжидание и настороженная улыбочка.
– Чего ж ты дорогу загородила, Мария Ивановна? Чай, не на пороге нам стоять и разговаривать.
– Дак милости просим. Проходите в избу! – А сама не сводит с Кадыкова настороженных глаз.
В избе было чисто прибрано, на стенах над фотокарточками висели расшитые рушники, и в переднем углу над божницей тоже рушники – красные петухи да крестики на широком белом полотне.
– Гуляют у вас, говорят? Посиделки собираются?
– Гуляют! Дело молодое. Смолоду и погулять не грех.
– А не случалось такое, что за гуляньем-то закон нарушался?
– Э-э, батюшка мой! Нешто за ними углядишь? Их вон сколь собирается. Иной раз и до тридцати, и до сорока человек.
– И то правда, за всеми не углядишь. А что у вас в ночь на Покров творилось?
– Что творилось? Пели да плясали… Веселились, одним словом.
– Хорошенькое веселье с ружейной пальбой. Даже сторожей из больничного сада поразгоняли.
– Дак то ж в больничном саду-у! Я за тем садом глядеть не поставлена.
– А яблоки из того сада, случаем, не к тебе переехали?
– Как это – переехали?
– А так… На колесах да на телегах.
– Ты, батюшка мой, сперва окстись. Сатана тебя путает.
– Вот уж не думал встретить ноне сатану. – И, поглядев на нее, добавил: – В сарафане.
– Ежели ф вы на меня подозрение имеете, так ишшите. Вот вам подпол, вон сени, подвал. Ишшите!
– Открой-ка мне амбар.
– Это можно… Отчего ж не открыть, амбар-от?
Амбарный ключ висел тут же, на стояке возле печки. Козявка было потянулась к нему, но ключ не взяла.
– Он, эта… колефтивный у нас, амбар-от.
– Кто ж им пользуется, кроме вас?
– Сестра. И Селькины там воробы хранят да самопряху.
– Ну ничего, вещи сестры мы не тронем. И ваши вещи не возьмем. Посмотрим только. Давайте, смелее! – Он снял ключ и пошел к амбару. – Тот самый, ключ-то?
– Тот самый.
Козявка затаенно шла за ним по пятам. Открыли дверь – и посреди амбара в восьми кадках стояли замоченные яблоки, и даже ледок слабый схватил их поверху.
– Ну, что? Сама признаешься или из кооперации вызывать, чтоб они кадки свои опознали?
– Шут их возьми! – махнула рукой Козявка. – Как я им говорила: не связывайтесь с этой кооперацией. Посодят вас. Дак разве ж они послушаются?
– Кто привез яблоки?
– Ребята. Кто ж еще?
– Конкретно. Кто? Имена назовите!
– Соколик, Четунова Андрея парень, Федька Маклак, Бородин, то ись Ванька Савкин, Чувал. Они все озоровали… Говорят, на зиму запас девкам сделаем.
– Кто верховодил?
– Да все Маклака называли. Он у них заводила.
– Ладно… Яблоки пусть у вас пока останутся. Заберем позже.
– А как же мне теперь быть? Ведь я ни в чем не виноватая.
– И с вами разберемся. Пока никому ни слова.
– Да, да. Я уж не проговорюсь… Я ведь не то чтоб с целью прибрала яблоки. Я так, для порядка…
– Вот всыплем тебе для порядка года два принудиловки, небось запоешь другим голосом.
– Дак было б за што.
– Старое зашло, а новое заехало…
Кадыков зашел к Андрею Ивановичу и потихоньку от Надежды рассказал ему всю историю с яблоками.
– Запорю! – вскипел тот, схватываясь с табуретки. – Сейчас поеду в Степанове и буду гнать его, стервеца, кнутом до самого Тиханова.
– Ты погоди лютовать! – осадил его Кадыков. – Мне еще надо кое-что выяснить. Поэтому я сам поеду и поговорю с ним. А тебе вот мой наказ – ни слова об этом. Никому. Ясно? Не то спугнуть можешь стервецов покрупнее, если за этими сопляками с их яблочной проделкой скрывается кто-то другой. И пороть парня не следует. Он не скотина. Ну, схулиганил. Так ему и без тебя перепадет. А убытки невелики – оплатишь.
Уже под вечер Кадыков заседлал лошадь и верхом поскакал в Степаново.
Вот тебе и классовые враги, думал он по дороге. Это ж надо кому-то раздувать кадило, чтобы из простого хулиганства сделать всеобщую ненависть. Ага! Классовые враги завозились? Так дави их без пощады! Потом разберемся, кто под телегу попал. Ну, ладно… Ныне ты моего братана свалил, а завтра я тебя ущучу. И пойдет всеобщая потасовка. А кому это на руку? Кто выиграет от этой злобы? Разве что Степан Гредный? Ну, перепадет ему зипун или валенки от шальной конфискации. Дак ведь он все равно пропьет их. И за скотиной конфискованной ухаживать не станет. А ежели и станет, дак скотина не вынесет его ухаживания, сдохнет! Нет и нет. Никому выгоды на селе не будет от такой потасовки. Дьявол, видать, мутит людей. Хулиганство и раньше было на селе, и воровство было. Но зачем разыгрывать все по классам? В любом деле есть и сволочи, и добряки. Зачем же смешивать всех в кучу?
Ему вспомнилось, как еще до революции к ним в Пантюхино приезжал пристав к мельнику Галактионову. Пока они сидели с мельником, водку пили, ребята обрезали у лошади пристава хвост по самую сурепицу. Как увидел пристав свою лошадь без хвоста, так инда кровью налился. Рычал, как медведь. А потом вынул наган и застрелил лошадь. Ну и что? А тут – смотри, какая оказия! Над Чубуковым посмеялись. У лошади хвост отчекрыжили? Кадыков заходил в риковскую конюшню, видел эту лошадь. Ничего страшного! Хвост как хвост. Ну, обрезан на ладонь, до колен. Экая беда! Отрастет.
Федьку Маклака застал он дома; тот лежал на деревянной кровати и наяривал на балалайке, задрав ноги в шерстяных носках. Увидев Кадыкова, сразу вскочил и балалайку бросил. Ага, чует кошка, чье сало съела, подумал Кадыков, проходя к столу. За столом сидело двое приятелей Маклака, учили уроки. И они встали, как по команде. И все молча уставились на него.
– Не ждали? – спросил Кадыков, снимая полевую сумку и кладя ее на стол.
– Вы, должно быть, ко мне, Зиновий Тимофеевич? – спросил Маклак, стараясь изобразить на лице невозмутимость и безразличие. Но во все щеки его расплывались кумачовые пятна, и на лбу выступили мелкие бисеринки пота.
– Ты догадливый, – криво усмехнулся Кадыков и приказал его приятелям: – А вы, ребята, погуляйте, оставьте нас наедине с Бородиным. У нас военная тайна.
Ребята вышли, Кадыков сел на табуретку к столу, вынул из сумки тетрадку:
– Ну, сам будешь говорить или допрашивать?
– О чем говорить-то?
– К примеру, о том, как яблоки из больничного сада перекочевали в Козявкин амбар?
Маклак облизнул верхнюю губу и присел на кровать.
– Чего ж ты молчишь? Рассказывай, как приставил ноги кооперативным кадкам?
– Дак я ж не один их брал. И не для себя.
– Ага, на коллектив старался. Девкам угодил… Эх ты, угодник. Драть тебя некому. Комсомолец, поди?
– Ага. Второй месяц как вступил.
– Отличился, нечего сказать. Рассказывай все без утайки, не то хуже будет.
Маклак только головой мотнул.
– Кто из вас был с ружьями?
– У нас не было ружей.
– Как это не было?! Кто же стрельбу открыл в саду?
– Это мы не из ружьев…
– А из чего же? Из пушек, что ли?
– Да ключи у нас такие… Из них и палили.
– Чего, чего? Из каких ключей вы палили?
– Из обыкновенных. – Маклак полез под подушку и вынул большой амбарный ключ. За дужку была привязана веревка, на другом конце которой болтался толстенный, обрубленный с конца гвоздь.
– А ну-ка? Что это за снасть? – Кадыков взял ключ, обрубок гвоздя, понюхал: – Серой пахнет. Как же он стреляет?
– Серку надо со спичек соскоблить, гвоздем ее уплотнить, потом шарахнуть по шляпке гвоздя. А лучше ударить об дерево или о камень. Она и бабахнет.
– А ну, покажи! – приказал Кадыков.
– Дак целую коробку спичек соскоблить надо. Ключ-то большой.
– На, соскабливай! А я погляжу. – Кадыков протянул Федьке коробок спичек.
Маклак открыл его и стал набивать спичечной серой ключ, как патрон порохом; соскоблит три-четыре головки, утрамбует их гвоздем и снова скоблит. Так и опустошил весь коробок. Заткнул гвоздем канал ключа, одной рукой взялся за веревочку, второй придерживая «снасть», сказал:
