…Эльфы – стражи границы Дориата – набрели на них через два дня. И, словно лавина, прокатилась по всему Дориату весть о возвращении, и неправдоподобные слухи об их деяниях, что приходили из внешнего мира, стали явью.
Они – в лохмотьях – стояли среди толпы царедворцев, как возвратившиеся из изгнания короли, и придворные Тингола с благоговейным почтением смотрели на них. А Берен ныне смотрел на Тингола с жалостью. «Ты дитя, король. Тысячелетнее дитя. Ты сидишь в садике под присмотром нянюшек и требуешь дорогих игрушек… И не знаешь, что за дверьми теплого дома мрак и холод. А играешь-то ты живыми существами, король… Двух королей видел я. Один умер за меня, другой послал меня на смерть. Отец той, что я люблю…»
– Государь, прими свою дочь. Против твоей воли ушла она – по твоей воле снова здесь. Клянусь честью своей, чистой ушла она и чистой возвращается.
Берен подвел Лютиэнь к отцу и отступил на несколько шагов, готовый уйти совсем.
– Постой! – неверным голосом промолвил король. – Постой… а то, о чем был уговор?
Берен стиснул зубы. «И сейчас он думает об игрушке…»
– Я добыл камушек для тебя, – насмешливо процедил он. Он не понял, вспыхнув гневом, что король просто растерян и не знает, что говорить.
– И… где?
– Он и ныне в моей руке, – зло усмехнулся Берен. Он повернулся и протянул к королю обе руки. Медленно разжал левую руку – пустую. А что было с правой, видели все. Шепот пробежал по толпе. Тингол внезапно выпрямился и голос его зазвучал по-прежнему – громко и внушительно.
– Я принимаю выкуп, Берен, сын Бараира! Отныне Лютиэнь – твоя нареченная. Отныне ты – мой сын. Да будет так…
Голос короля упал и сам он как-то сник. Он понимал – судьба одолела его. «Пусть. Зато Лютиэнь останется со мной. И Берен, кем бы ни был он – достойнее любого Эльфийского владыки. Будь что будет… Когда он умрет – похороним его по-королевски. А дочь… что ж, утешится когда-нибудь…»
Все понимали мысли короля. Берен тоже.
…Он стонал и вскрикивал во сне, и Лютиэнь чувствовала – что-то творится с ее мужем, что-то мучает его. Однажды, проснувшись вдруг среди ночи, она увидела, что Берен, приподнявшись, напряженно смотрит в раскрытое окно. Он не повернулся к ней, отвечая на ее безмолвный вопрос.
– Судьба приближается.
Она не поняла.
– Прислушайся – как тревожно дышит ночь. Луна в крови, и соловьи хрипят, а не поют. Душно… Гроза надвигается на Дориат…
Он повернулся к жене. Лицо его было каким-то незнакомым, пугающе-вдохновенным, как у сумасшедших пророков, что бродят среди людей. Он медленно провел рукой по ее волосам и вдруг крепко прижал ее к себе, словно прощаясь.
– Я прикоснулся к проклятому камню. Судьба проснулась и идет за мной. Какое-то непонятное мне зло разбудил я. Может, не за мою вину камень жаждет мести, но разбудил ее я. И зло идет за мной в Дориат…
– Это только дурной сон, – попыталась успокоить его Лютиэнь.
– Да, это сон. И скоро я проснусь. Во сне я слышал грозную Песнь, и сейчас ее отзвуки везде… – как в бреду говорил он. – Я должен остановить зло. Моей судьбе соперник лишь я сам…
Они больше не спали той ночью. А утром пришла весть о том, что Кархарот ворвался в Дориат. И Берен сказал:
– Вот оно. И чары Мелиан теперь не удержат моей судьбы. Она сильнее…
…Кто не слышал о Великой Охоте? Кто не знает знаменитой песни Даэрона? Кто не помнит о последнем бое Берена?..
Берен умирал, истекая кровью, на руках у Тингола. Король не хотел терять Смертного, которого уже успел полюбить. Но Берен понимал, что все кончено, и знал почему-то, что и волколак тоже не переживет его. Сильмарил стал злой судьбой для обоих.
И вот – Маблунг вложил Сильмарилл в уцелевшую руку Берена. Странное чувство охватило его. Словно все неукротимое неистовство камня вливалось в него, но это было уже неважно – он умирал и не мог принести зла никому. Сильмарилл был укрощен кровью человека. Теперь в нем не было мести. Теперь он мог отдать его. Он протянул камень Тинголу.
– Возьми его, король. Ты получил свой выкуп, отец. А моя судьба получила свой выкуп – меня.
И когда Тингол взял камень, показалось ему, что кровь в горсти его, и тусклым стеклом плавает в ней Сильмарилл. Берен больше не говорил ничего. И, глядя на камень, подумал Тингол – скорбь и память…
И пел Даэрон о том, как в последний раз посмотрели друг другу в глаза Берен и Лютиэнь, и как упала она на зеленый холм, словно подсеченный косой цветок… И ушел из Дориата Даэрон, и никто больше не видел его.
А Тингол никак не мог поверить в то, что их больше нет. И долго не позволял он похоронить тела своей дочери и зятя, и чары Мелиан хранили их от тления, и казалось – они спят…
У Элдар и Людей разные пути. Даже смерть не соединяет их, и в обители Мандоса разные отведены им чертоги. И Намо, Повелитель Мертвых, Владыка Судеб, не волен в судьбах Людей, хотя судить Элдар ему дано. Он знал все. Он помнил все. Он имел право решать. Никто никогда не смел нарушить его запрет и его волю. И только Лютиэнь одна отважилась уйти из Эльфийских Покоев и без зова предстать перед троном Намо.
– Кто ты? – сурово спросил Владыка Судеб. – Как посмела ты прийти без зова?
И ответила Лютиэнь:
– Владыка Судеб… Я пришла петь перед тобой… Как поют менестрели Средиземья…
Намо вздрогнул. Он знал, кому и когда были сказаны эти слова, и что случилось потом. Но он не успел сделать ничего – Лютиэнь запела.
Она пела, обняв колени Намо, пела, заливаясь слезами, и Намо изумлялся – неужели она еще не умерла, ведь она плачет – тогда откуда она здесь? Почему?
Пела Лютиэнь, и слышал он в песне ее то, чего не было в Музыке Творения, чего не видел Илуватар, – чего не видел никто из них, разве что Мелькор. И летели ввысь, сплетаясь, мелодии Элдар и Людей, и видел, как, соединяясь, Черное и Белое порождают великую Красоту, и понял – эту Песнь он не посмеет нарушить никогда, ибо так должно быть…
– Чего просишь ты, прекрасное дитя?
– Не разлучай меня с тем, кого я люблю, Владыка Судеб, сжалься, ведь я знаю – ты справедлив…
«И та, что была казнена, просила меня о том же. Отблеск Камня на обеих… Но что же вы сделали! И ни осудить, ни простить не могу…»
«Прости их, брат, – услышал он в душе скорбный тихий голос. – Своей болью они заплатили за все… Прости их…»
Намо склонил голову. Он вызвал одного из своих учеников.
– Приведи Берена. Если он еще не ушел…
– Нет, о великий! Он не мог уйти, он обещал ждать меня…
«Я подожду тебя», – из окровавленных уст… Как похоже на – тех…
Они ничего не говорили – просто стояли, обнявшись, и слезы катились по их лицам. Намо молчал. И, наконец, после долгого раздумья, заговорил он:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
