— Отдай мне эту булку, разве не все мы братья пред лицом Атона?
Встречая же кого-то хорошо одетого, говорили:
— Отдай мне свою одежду, ведь все мы братья пред лицом Атона, и ни один человек не должен быть одет лучше, чем его брат.
Когда кто-то замечал на шее или на одежде человека рог, того, кто носил его, отправляли крутить мельничные жернова или сносить сгоревшие дома, если его не избивали до смерти и не бросали крокодилам, которые лежали в ожидании возле пристаней. Воцарилось безвластие, и насилие множилось день ото дня.
Прошло два месяца. Ровно столько и простояло царство Атона на земле до своего падения. Ибо черные солдаты, приплывшие из земли Куш, и шарданы, нанятые жрецом Эйе, окружили город, так что никто не мог ускользнуть. Сторонники «рогов» собирались в каждом квартале, и жрецы раздавали им оружие из подвалов Амона. Те, у кого не было оружия, обжигали концы своих палок в огне, заливали дубинки медью и украшали наконечники стрел изображениями своих женщин.
«Рога» вновь сплотились, а с ними и те, кто желал добра Египту. Спокойные, терпеливые и миролюбивые люди тоже говорили:
— Мы хотим, чтобы вернулись старые порядки, ибо уже объелись новыми, и Атон достаточно нас ограбил.
4
Но я, Синухе, говорил людям:
— Вполне возможно, что в эти дни неправые попрали правых и вместо виновных пострадало много невинных людей. Однако Амон все еще бог ужаса и тьмы, и он правит людьми благодаря их глупости. Атон — единственный бог, он живет в нас и вне нас, и других богов нет. Сражайтесь за Атона, бедняки и рабы, носильщики и слуги, ведь вам нечего больше терять, если же победит Амон, вас ждет рабство и смерть. Сражайтесь за фараона Эхнатона, ведь подобного ему никогда еще не видели на земле, и его устами говорит бог. Никогда еще не было такой возможности обновить мир, и она никогда не повторится.
Но рабы и грузчики громко смеялись и говорили:
— Не болтай об Атоне, Синухе, ибо все боги одинаковы и все фараоны тоже. Но ты хороший человек, Синухе, хотя и слишком простодушный. Ты перевязывал наши израненные руки и излечивал наши поломанные ноги, не требуя подарков. Брось свою дубинку, поскольку ты никогда не замахнешься ею. Ты никогда не станешь воином, и «рога» убьют тебя, увидев дубинку в твоих руках. Не беда, если мы умрем, ведь мы уже обагрили руки кровью и хорошо пожили, отдыхая под роскошными балдахинами и попивая из золотых кубков. Наш праздник уже кончается, и мы решили умереть с оружием в руках. Изведав свободы и богатой жизни, мы поняли, что рабство нам больше не по вкусу.
Их слова смутили меня. Я бросил свою дубинку и пошел домой за своим медицинским ящиком. Ибо три дня и три ночи в Фивах шли бои; многие сменили крест на рог, но еще больше было тех, кто бросил оружие, спрятался в домах и винных погребах, в амбарах и в пустых корзинах в порту. Однако рабы и портовые грузчики сражались отважно. Они бились три дня и три ночи; они поджигали дома и по ночам сражались при свете пламени. Негры и шарданы тоже поджигали дома, грабили и избивали каждого встречного, с крестом ли он был или с рогом. Ими командовал тот самый Пепитатон, который устроил резню на улице Рамс, но теперь его уже опять звали Пепитамон. Он был назначен Эйе из-за своего высокого положения, а также потому, что считался самым образованным из командиров фараона.
Я перевязывал раны рабов и лечил их проломленные головы в «Хвосте крокодила», Мерит рвала одежду, мою, свою и Капта, на бинты для них, а маленький Тот разносил вино тем, кому нужно было унять боль. В последний день сражение сосредоточилось в порту и в бедных кварталах, где искушенные в военном деле негры и шарданы косили людей, как колосья, так что кровь текла по узким улицам и через набережную в реку. Смерть никогда не собирала такую обильную жатву на земле Кем, как в этот день.
Когда сражение было еще в полном разгаре, предводители рабов явились в «Хвост крокодила», чтобы подкрепиться вином. Они уже были пьяны от крови и пыла битвы. Хлопая меня по плечу своими твердыми кулаками, они говорили:
— Мы приготовили для тебя удобную корзину в порту, где ты можешь спрятаться, Синухе, ибо ты наверняка не хочешь висеть рядом с нами вниз головой на стене сегодня вечером! Разве тебе еще не время прятаться, Синухе? Бесполезно перевязывать раны, которые тут же откроются снова.
Но я сказал им:
— Я царский врач, и никто не посмеет поднять на меня руку.
Совсем пьяные, они только расхохотались и вернулись в бой.
Наконец ко мне подошел Капта и сказал:
— Твой дом горит, Синухе, и «рога» закололи Мути, потому что она бросилась на них со скалкой. Теперь тебе пора облачиться в твои лучшие одежды и надеть все регалии. Оставь этих раненых рабов и грабителей и иди за мной в заднюю комнату, где мы приготовимся встретить жрецов и командиров.
Мерит обвила мою шею руками и стала умолять меня:
— Спасайся, Синухе, если не ради себя самого, то ради меня и маленького Тота.
Однако горе, недосыпание, близость смерти и шум сражения до того ошеломили меня, что в полном смятении я ответил:
— Зачем мне заботиться о моем доме, о себе, о тебе, о Тоте? Кровь, которая льется здесь, это кровь моих братьев пред лицом Атона, и, если царство Атона падет, я не хочу больше жить!
Почему я говорил так неистово, не знаю; это исходило не от меня и не от моего трепещущего сердца.
Не знаю и того, было ли у меня время для побега, ибо тотчас после этого негры и шарданы распахнули дверь таверны и ворвались туда во главе с жрецом, чья голова была гладко выбрита, а лицо лоснилось от священного масла. Они начали добивать раненых. Жрец выкалывал им глаза священным рогом, а разрисованные полосами негры топтали их так, что кровь хлестала фонтаном из их ран.
Жрец завопил:
— Это логово Атона! Давайте очистим его огнем!
У меня на глазах они ударили по голове маленького Тота и и пронзили копьем Мерит, которая пыталась защитить его. Я не мог помешать этому, потому что жрец стукнул меня рогом по голове и крик замер у меня в горле. Больше я ничего не помню.
Я пришел в себя в проулке, рядом с «Хвостом крокодила», и сначала не мог понять, где нахожусь, сплю или уже умер. Жрец исчез, а солдаты бросили свои копья и пили вино Капта, который сидел перед ними. Командиры пытались плетями заставить их продолжать сражение. «Хвост крокодила», обшитый деревом, пылал, как сухие водоросли на берегу. Тогда я все вспомнил и хотел встать, но силы оставили меня. Я пополз на четвереньках к горящей двери и в огонь, чтобы отыскать Мерит и Тота. Мои волосы были опалены, и на мне загорелась одежда, но Капта бросился ко мне, плача и причитая. Он вытащил меня из пламени и катал в пыли до тех пор, пока не погасил горящую на мне одежду.
Солдаты громко смеялись над представлением, и Капта сказал им:
— Он и вправду немного тронулся, ведь жрец стукнул его по голове своим рогом, за что наверняка будет наказан должным образом. Это врач фараона, и тому, кто поднимет на него руку, не поздоровится. Он жрец первой ступени, хотя ему пришлось надеть рваную одежду и спрятать регалии, чтобы избежать мести разъяренных людей.
А я сидел в уличной пыли, охватив голову обгоревшими руками. Слезы струились из моих обожженных глаз, и я стонал и плакал:
— Мерит! Мерит! Моя Мерит!
Капта сердито толкнул меня локтем:
— Замолчи сейчас же, дурачина! Разве мало бед ты навлек на нас своей глупостью?
Когда я успокоился, он приблизил ко мне свое лицо и сказал с горечью:
— Может, это вернет тебе разум, господин, ибо теперь ты, конечно, получил все сполна и даже больше, чем думаешь. Хотя сейчас уже слишком поздно, я скажу тебе, что Тот был твоим сыном и он был зачат, когда ты впервые лег с Мерит. Я говорю это тебе, чтобы ты наконец подумал о самом себе. Она не говорила тебе об этом, потому что была горда и одинока, а еще потому, что ты бросил ее ради фараона и Ахетатона. Он был твоей крови, этот маленький Тот, и если бы ты был в здравом уме, то узнал бы свои глаза в его глазах, узнал бы очертания рта. Я отдал бы свою жизнь, чтобы спасти его, но мне помешало твое безумие, а Мерит не хотела тебя покинуть. Из-за твоего безумия они мертвы. Надеюсь, теперь к тебе вернется разум, господин.
Я смотрел на него как громом пораженный.
— Это правда?
Но мне не нужен был ответ. Я сидел в уличной пыли с сухими глазами, не чувствуя боли от ран. Все во мне застыло и сжалось, а душа моя съежилась так, что мне уже не было дела ни до чего.
«Хвост крокодила» был объят пламенем, и в нем сгорало маленькое тельце Тота и прекрасное тело Мерит. Их тела горели вместе с телами убитых рабов, и я не мог даже сохранить их для вечной жизни. Тот был моим сыном, и если правда то, во что я верю, в его жилах, как и в моих, текла священная кровь фараонов. Если бы я знал об этом, все было бы по-другому, ибо мужчина может сделать для своего сына то, чего никогда не сделает для себя самого. Но теперь было слишком поздно. Я сидел в уличной пыли, окутанный дымом; на меня сыпались искры, а пламя, пожирающее их тела, обжигало мне лицо.
