– А Хартиг? Что делал он?
– Он все более отчетливо осознавал, что может случиться, если Хелен узнает, какова на самом деле его роль в истории с ее матерью. Надо отдать ему должное, что он об этом очень сожалел. Но он это сделал.
– Что сделал? – переспросил Боденштайн.
– Сердце Кирстен Штадлер было первым органом, который он эксплантировал и пересадил, – ответил Томсен. – Это была его первая трансплантация в многообещающей карьере хирурга-трансплантолога. Он сделал все как нужно, но он еще ничего не знал обо всех обстоятельствах.
– Откуда вы знаете?
– Однажды он рассказал мне. Несколько лет назад, когда делал первый доклад в ПРУМТО. Тогда он еще не был лично знаком с Хелен. Это была цепочка злополучных случайностей, которые в конечном счете привели к тому, что погибло еще столько людей.
– Кому в голову пришла идея убивать родственников виновных? – спросила Пия. – Какое вы к этому имеете отношение?
Томсен вновь надолго задумался, прежде чем ответить.
– Я хотел предать гласности историю с опытами, которые Рудольф проводил на людях, – сказал он. – Здесь мне Хартиг помог как источник информации. И, вероятно, мы с ним это действительно бы осуществили. По двум случаям у нас как-никак были имена и доказательства, были и свидетели, кототорые могли дать показания. Но потом появилась Хелен и ее семья, и все неожиданно обрело эмоциональный оттенок. В ее случае на тот момент не было никаких доказательств и ни одного свидетеля, чьи показания заслуживали внимания. Но у нее появился такой свидетель.
– Хартиг.
– Точно. И он не мог ее остановить. Как и я. Я пытался, но она все равно делала то, что хотела. Тогда Хартиг прибег к психотропным препаратам, а моим средством была контролируемая поддержка ее планов. Я думал, что все держу под контролем, но я заблуждался.
– Отец Хелен служил в Национальной народной армии, – заметил Боденштайн.
– Что? – Томсен удивленно посмотрел на него.
– Мы предполагаем, что Дирк Штадлер является тем самым снайпером, – объяснил Боденштайн. – Как вы считаете, он способен на это?
Томсен задумчиво наморщил лоб.
– Дирк мне бы вообще не пришел в голову, но теперь, когда вы говорите… Он очень тяжело переживал смерть жены. Его жизнь была разбита. Может быть, поэтому он был так привязан к Хелен. Он не хотел ее отпускать, потому что боялся остаться один.
Слова Томсена резко противоречили тому, что им говорил сам Штадлер.
– А разве не наоборот? Не была ли Хелен сильно к нему привязана? – спросила Пия.
– Она была слишком слаба, чтобы сказать ему, что хочет жить самостоятельно. – Он вздохнул. – Полжизни она надеялась, что в нем что-то изменится или у него появится женщина. Что он будет готов к нормальной жизни, если прояснится давняя история и виновные будут наказаны. Но Дирк чувствовал себя вполне комфортно и в том состоянии, в каком пребывал. Они с Хелен были навсегда вместе. Он отгородился от внешнего мира и жил лишь прошлым. Хелен он ограничивал настолько жесткими рамками, насколько это было возможно. И он страшно ненавидел меня, так как опасался, что я могу ее забрать у него.
– Он должен был бы скорее опасаться этого в отношении Хартига, – сказал Боденштайн.
– Нет. Хартига он тоже держал под контролем благодаря его комплексу вины. Он постоянно манипулировал Хартигом и Хелен и оказывал на них эмоциональное давление.
– Штадлер знал, что Хартиг работал когда-то в команде Рудольфа?
– Да. Конечно. Хартиг вынужден был ему это сказать, когда Штадлер уговорил его и Винклера начать процесс против Франкфуртской клиники. Об этом знали все, кроме Хелен.
В одночасье они увидели все, что знали до этого от Дирка Штадлера, совсем в ином свете. Они так мало уделили ему внимания, что не заметили угрюмость и раздвоенность его характера.
– Почему Винклеры перестали общаться со своим зятем? – спросила Пия.
– Йоахим и Лидия считали тот образ жизни, который вели Дирк и его дочь, нездоровым. Хелен должна была спать с ним в одной постели, они вместе смотрели телевизор, все делали вместе. Она и без того была полностью зациклена на отце, но он не давал ей сделать ни шага в сторону. Внешне Дирк всегда делал вид, что хочет ее защитить, но в действительности это было с точностью до наоборот. Смерть Хелен окончательно выбила почву у Дирка из-под ног. Он ведь считал, что она покончила с собой, потому что не могла больше жить, так как винила себя в смерти матери.
Все, что рассказал Томсен, звучало убедительно и не в последнюю очередь подтверждало предположения Каролины Альбрехт. Картина была полной. Но Боденштайна охватила ярость.
– Почему вы рассказали нам это только сейчас, Томсен? – набросился он на мужчину, к которому испытывал почти симпатию. – Почему вы сразу не раскрыли все карты? Вы от многого избавили бы себя и нас и, возможно, сохранили бы жизнь Ральфу Гессе и здоровье доктору Бурмейстеру!
В глазах Томсена мелькнула насмешливая искра.
– Спасти Бурмейстера – это последнее, что я хотел бы сделать, – возразил он холодно. – А после того, как со мной обошлись в вашем ведомстве, как надули меня тогда и дали пинок под зад, у меня нет ни малейшего повода помогать вам.
– Откуда вдруг такая перемена отношения?
– Я не хочу, чтобы хоть одна из этих свиней выкрутилась, – добавил Томсен. – Они должны понести заслуженное наказание.
* * *
Профессор Дитер Пауль Рудольф сидел за столом в комнате для допросов, напоминая скучающего гостя на сборище кумушек – нога на ногу, руки в карманах брюк. После просмотра фильма он не повел и бровью и остался совершенно равнодушен к жестокой судьбе своего бывшего коллеги.
– Когда меня отпустят? – спросил он, проигнорировав все заданные ему вопросы и храня упорное молчание.
– Судя по всему, никогда, – ответила Пия. – Прокуратура готовит в отношении вас обвинение в убийстве минимум трех человек. Об игре в гольф и операциях на сердце придется забыть, как, впрочем, придется расстаться и с мечтой о Нобелевской премии.
Рудольф впервые посмотрел на нее.
– Что за чушь? – Он вынул руки из карманов брюк и выпрямился. – Вы знаете вообще, с кем говорите?
– Разумеется. – Пия также посмотрела на него. – Постепенно мы достаточно много узнали о вас. Вы лгали нам, утверждая, что вам непонятен смысл сообщения снайпера и что у вас никогда не было проблем с родственниками ваших пациентов. Мы знаем, что вы и ваш главный врач Бурмейстер сознательно позволили умереть Кирстен Штадлер, чтобы пересадить ее сердце сыну Фрица Герке. Нам известно, что вами двигало, а также то, что Герке пригрозил вам прекращением финансирования, потому что ваши честолюбивые исследования не были успешными. Мы знаем, что вы испытывали на людях препарат, который на тот момент проходил испытания на животных, после чего пациенты погибли.
Бледные щеки Рудольфа покраснели от гнева.
– Ваше тщеславие не вынесло поражения, – продолжала провоцировать его Пия. – Вы были одержимы идеей стать первым в мире врачом, который сможет проводить трансплантацию сердца без ограничений по группе крови. Вас манила Нобелевская премия, слава, почет и много, много денег. Ради этого вы пошли по трупам! Кирстен Штадлер с ее нулевой группой крови стала для вас подарком небес. Женщина была вам столь же безразлична, как и сейчас ваш старый друг Бурмейстер или смерть жены…
– Замолчите! – зарычал Рудольф в ярости. У него дрожали руки.
– Для вас доноры органов были лишь материалом, пациенты – только средством достижения цели, а к своим сотрудникам вы относились как к последнему дерьму. – Пия не спускала с него глаз, готовая к любой реакции своего визави. – Но все грандиозные планы потерпели крах из-за рядового врача, который больше не мог видеть ваше самоуправство и манию величия. Йенс-Уве сообщил о вас руководству клиники и в Федеральную ассоциацию врачей. Поэтому вы были вынуждены уйти из Франкфуртской клиники.
– Я помог тысячам пациентов! – воскликнул Рудольф. – Я сделал фундаментальные открытия в области трансплантации органов, а вы… вы, недалекие, ничтожные полицейские, вы все смешали с дерьмом! Ведь вы все не имеете об этом ни малейшего представления! У меня есть желание и смелость их реализовать! Такие, как я, всегда двигали прогресс. Без нас люди до сих пор жили бы в пещерах! И за это приходится платить жертвами.
– Такие, как вы, позорят профессию! – резко парировала Пия. – Вы принесли в жертву невинных, непричастных людей! Вы войдете в историю трансплантационной медицины как бессовестный, алчный преступник! Люди будут стыдиться вас, а ваши книги окажутся в контейнере для мусора.
Каждое ее слово пронзало его тщеславную душу, как удар ножа. Пия чувствовала это, глядя Рудольфу в лицо. Он был достаточно умен, чтобы понимать, что она права.
– Врач, который не сопереживает своим пациентам, должен работать столяром, – добавила она непримиримо. – И если он потерпит крах, это не будет столь печально.
