— Во-первых, Риммочка, я должен повторить, что это вовсе не открытие, — добродушно поправил Владимир. — В Коперники, Колумбы и Фарадеи я не гожусь. Фортуна, слепое счастье под ручку со мной не ходят.
— Хорошо, и я повторяю: пусть будет изобретение.
— Во-вторых, это и не изобретение. До Томаса Альвы Эдисона и даже до Ивана Ползунова я тоже не дорос. Умишко слабоват.
— Ну хорошо, хорошо, пусть крупное рационализаторское предложение!
— Мм… А рацпредложения, Риммочка, может быть, и маловато. Уж очень убого звучит. То, что я сделал, далеко от круглого дурака, но, увы, еще дальше от гения. Главное в том, что шуметь в печати пока не следует. Я ведь об этом сказал и тебе и Сашке просто так, доверительно, по дружбе. Порадуемся все вместе, а насчет подробностей, дорогая, ты не допытывайся.
— Володя работает на экспериментальном заводе, — многозначительно напомнил Александр.
Владимир задвигал плечами:
— Н-ну… Будто Римма не дочь заместителя директора, будто сама она не знает, чего нельзя, а что можно печатать о нашем заводе! Известным облачком секретности моя лаборатория действительно окружена. Однако мои аккумуляторы сейчас находятся вне этого облачка. Дело совершенно в другом. Риммочка, не допытывайся! Я очень сожалею, что в телячьей радости своей проговорился.
— К тому, что открыл или изобрел Володя, некоторое отношение имеет Василий Алексеевич, — объяснил Александр.
— Папа? — спросила Римма. И ее широкие брови удивленно приподнялись. — Вот странно. Он ничего не рассказывал. Это для меня новость.
— Сашка, ну, а тебя-то кто за язык тянул? — сердито спросил Владимир. И показал ему кулак. — В какое положение перед Василием Алексеевичем теперь ты меня поставил?
— Но он же не считает существенным свое участие в этом деле, ты мне сам говорил, — возразил Александр, продувая соломинку. Плохо тянулся коктейль. И надо было как-то поправить свою оплошность, выручить Владимира.
Но тот не принял его защиту.
Основная идея, даже высказанная мимоходом, хотя бы еще и студенту-дипломанту, никак не может быть несерьезной. Несерьезным быть могу только я.
Римма сидела задумчивая, покусывала губы, словно бы сама делала какое-то сложное открытие.
— Понимаю. Если папа подал или отдал какую-нибудь идею, он больше уже не станет считать ее своей. И не станет рассказывать дочери, журналистке, о том, что ему не принадлежит. Понимаю и узнаю папу.
— Василий Алексеевич скромнейший человек. Это давно известно. Так же как и то, что я — хвастливый болтун, — с досадой проговорил Владимир.
— А я в таком случае обязана написать статью, — Римма смотрела на него влюбленно, — потому что ты, Володя, хотя и болтун, но тоже скромнейший человек.
Владимир отрицательно покачал головой. Сказал и с жалостью, и с огорчением, и с упреком:
— Да, но будешь ли ты, Римма, достаточно скромным человеком, если станешь в своей статье восхвалять заслуги родного отца, о которых он сам даже родной дочери ничего не рассказывает, считая, по-видимому, их несущественными? И к тому же будешь ли ты честной журналисткой, если, наоборот, об этом ничего не напишешь, а мысли своего отца щедро подаришь мне? — Заметив, что Римма протестующе завертела головой, он смягчил голос и добавил совсем виновато: — Риммочка, извини, я не стремился к такому ходу нашей дискуссии, меня вынудил Маринич. Получилось грубо, неловко. Еще раз прости!
Александр с готовностью принял упрек. Римме все же хотелось еще поспорить. Но тут оркестр заиграл какое- то по-особому печальное и нежное танго. Весь зал на минуту притих, вслушиваясь. Владимир вздохнул.
— Кибернетика и электроника принесли нам невероятные скорости вычисления, — сказал он, как бы накладывая свои слова на задумчивую мелодию танго, — лазеры фантастически уплотнили луч света, транзисторы позволили упрятать в карман радиоприемник. Да, куда конь с копытом, туда и рак с клешней! Что поделаешь: одержим неотвязным стремлением к повышению к.п.д. электромоторов, аккумуляторов, ботинок на микропорке. Всего на свете! Включая и самого себя, а главным образом — собственный язык.
Энергично провел рукой черту в воздухе, ставя заслон продолжению этого разговора.
И опять с доброй завистью Александр подумал о превосходном характере Владимира. Как бы то ни было, в какие времена ни зарождалась бы начальная идея и кто бы ни был автором этой идеи, но ведь то, что сделал Мухалатов, — сделал все-таки именно он, и только благодаря его уму, настойчивости и вере в успех новый аккумулятор вот-вот станет реальностью, суля огромные выгоды народному хозяйству. Не надо присваивать себе хотя бы капельку чужого, но нет необходимости и самому старательно уходить в тень. Что, так и не встретится на пути нового аккумулятора всевозможных препятствий, бюрократических рогаток? Во всяком случае, толковая газетная статья, даже общего характера, была бы сейчас вполне уместна и полезна. Только позаботиться о должном чувстве меры. Но Владимир решительно и бережно отстранил Римму и столь же решительно погасил вообще весь этот разговор. Молодчина!
— Аккумуляторы и все прочие к.п.д. давайте оставим в покое, — сказал Александр, — но в к.п.д. человека все-таки разберемся. Что это такое? И каким образом его можно повысить?
— Человек в мире самое главное, — сказала Римма, не сводя с Владимира преданного взгляда, — и, следовательно, к.п.д. абсолютно всех технических устройств — это в конечном счете к.п.д. человека.
— Люблю представлять вселенную от нейтрино до метагалактики в единой, неразрывной связи, где каждый пшик материи зависит от другого пшика, хотя бы удаленного от него на миллиарды парсеков, — уже, как всегда, немного ерничая, сказал Владимир. — И если бы мне удалось когда-нибудь повысить к. п. д. бесконечности, пусть даже на ноль-ноль-ноль, но все-таки повысить, я был бы тоже бесконечно счастлив, как ноль-ноль-ноль от всего человечества и тех разумных существ, которые обитают в безднах вселенной. Римма, прости! Очередной треп. И не по твоему адресу. Ты очень удачно остановилась как раз на самом пороге.
— То есть?
— «Мир» у тебя прозвучало размашисто, почти как «вселенная». Если это и в действительности было бы так, я перестал бы читать твои статьи.
— Володя, для меня «мир» — образ…
Поискала продолжение и сразу не нашла. Владимир не дождался, подверстал свои слова так, будто отодвинул Римму плечом:
— …пространства, населенного человеками. Ужасно умными, думающими, полными благородства и мало пьющими, с невероятным к. п. д., близким к единице. Точно? Риммочка, не обижайся! А между прочим, эти самые человеки очень часто и пьют и толкаются…
Под потолком, вразброс, погасло несколько лампочек, дальние углы погрузились в сумерки. Музыканты заиграли чарльстон. По зеленоватому пластику пола зашмыгали десятки подошв.
Владимир силой заставил Римму подняться, втащил ее в зыблющийся людской круговорот на пятачке перед эстрадой и между столиками. Танцевал он со страстью, фокуснически работая ногами. Скалил в простодушной улыбке крупные белые зубы, подмигивая Римме, и веселым баском помогал саксофонисту, когда тот ставил особенно остренькие «акцентики». Танцевал так, словно во всем кафе, кроме него и Риммы, не было никого, совершенно не обращая внимания на то, что кого-то ударил локтем, кого-то резко толкнул спиной, кому-то неожиданно и сильно дохнул прямо в лицо.
Оркестр поиграл недолго. Музыканты взглянули на часы. Раскрасневшийся и словно бы даже раздавшийся в плечах Владимир, как ледокол пробивая путь среди еще толпящихся пар, провел Римму к столику и заботливо усадил на место. Попенял Мариничу:
— А ты все сидишь со своей соломинкой…
Возле стола появилась молодая стройная официантка. Щеки у нее были бледные, на висках — мелкие капельки пота. Устало, но очень приветливо она улыбнулась. Предупредила, что через пятнадцать минут кафе прекращает работу, и попросила рассчитаться.
Владимир ответил такой же усталой улыбкой, небрежно вытащил из кармана брюк смятую в комок десятку, бросил на стол. Сказал девушке, как совершенно свой здесь человек:
— А скажите, Ларисочка, если в течение пяти минут вы нам успели бы подать еще по чашечке кофе, ваш к. п. д. повысился бы?
Лариса взяла деньги, отсчитала сдачу, опять улыбнулась. По обязанности, только губами.
— Хорошо, кофе сейчас принесу. А насчет к. п. д. я не поняла. Что вы этим хотели сказать?
— Ну, допустим, как это отразилось бы на выполнении плана всей «Андромеды»? И лично вашего плана? К. п. д. — коэффициент полезного действия.
— Три-то чашечки кофе? Ерунду вы говорите!
— Нет, а в принципе?
У Ларисы в глазах заблестели веселые, дружелюбные огоньки.
— Смешной вы всегда какой! Без шуток вы просто не можете. Если я и принесу, так только потому, что вы смешной.
