аудитории в данных строчках «Государя»[618].
Особо отметим обращение «Ваш прославленный дом». Существует точка зрения, согласно которой это сочетание могло быть сделано не раньше, чем в январе 1515 г., когда Макиавелли стало известно о планах папы Льва образовать новое государство для Джулиано в северо-центральной Италии[619]. Однако слухи об этом намерении распространились раньше.
Между тем ничто так не прославляет государя, как введение новых законов и установлений. Когда они прочно утверждены и отмечены величием, государю воздают за них почестями и славой; в Италии же достаточно материала, которому можно придать любую форму.
Макиавелли снова, как и в других главах, выступает в пользу необходимости кардинальной реформы в Италии и эмоционально призывает Медичи заняться ими, обещая за это почести и славу. Еще раз подчеркивает, что в Италии достаточно материала, которому можно придать желаемую форму. Ощущение такое, что автор являлся последовательным сторонником итальянского варианта русской поговорки «повторение – мать учения». Стоит, впрочем, напомнить, что на протяжении «Государя» Макиавелли неоднократно показывал себя сторонником этого приема.
Отметим также, что флорентиец и тут настаивает на необходимости двуединства новый государь – новое государство[620].
Велика доблесть в каждом из ее сынов, но, увы, мало ее в предводителях. Взгляните на поединки и небольшие схватки: как выделяются итальянцы ловкостью, находчивостью, силой. Но в сражениях они как будто теряют все эти качества. Виной же всему слабость военачальников: если кто и знает дело, то его не слушают, и хотя знающим объявляет себя каждый, до сих пор не нашлось никого, кто бы так отличился доблестью и удачей, чтобы перед ним склонились все остальные. Поэтому за прошедшие двадцать лет во всех войнах, какие были за это время, войска, составленные из одних итальянцев, всегда терпели неудачу, чему свидетели прежде всего Тара, затем Алессандрия, Капуя, Генуя, Вайла, Болонья и Местри.
Макиавелли здесь доказывает прежде всего, что освобождение Италии осуществимо с военной точки зрения. Это, в соответствии с одним из мнений комментаторов, является одним из решающих положений его концепции, потому что освободить Италию от «варваров» означало объединить ее, а для того, чтобы объединить ее, нужно было сначала ее завоевать[621]. Кроме того, иногда утверждается, что Макиавелли верил: сила Италии основывается на патриотической доблести ее населения[622]. Данные точки зрения должны быть приведены вне зависимости от общепринятого мнения, что автор «Государя» полагал, будто в его время население страны находится в моральном упадке, а потому не способно к решительным действиям.
Если ваш славный дом пожелает следовать по стопам величайших мужей, ставших избавителями отечества, то первым делом он должен создать собственное войско, без которого всякое предприятие лишено настоящей основы, ибо он не будет иметь ни более верных, ни более храбрых, ни лучших солдат. Но как бы ни был хорош каждый из них в отдельности, вместе они окажутся еще лучше, если во главе войска увидят своего государя, который чтит их и отличает. Такое войско поистине необходимо, для того чтобы италийская доблесть могла отразить вторжение иноземцев. Правда, испанская и швейцарская пехота считается грозной, однако же в той и другой имеются недостатки, так что иначе устроенное войско могло бы не только выстоять против них, но даже их превзойти. Ибо испанцы отступают перед конницей, а швейцарцев может устрашить пехота, если окажется не менее упорной в бою. Мы уже не раз убеждались и еще убедимся в том, что испанцы отступали перед французской кавалерией, а швейцарцы терпели поражение от испанской пехоты. Последнего нам еще не приходилось наблюдать в полной мере, но дело шло к тому в сражении при Равенне – когда испанская пехота встретилась с немецкими отрядами, устроенными наподобие швейцарских. Ловким испанцам удалось пробраться, прикрываясь маленькими щитами, под копья и, находясь в безопасности, разить неприятеля так, что тот ничего не мог с ними поделать, и если бы на испанцев не налетела конница, они добили бы неприятельскую пехоту. Таким образом, изучив недостатки того и другого войска, нужно построить новое, которое могло бы устоять перед конницей и не боялось бы чужой пехоты, что достигается как новым родом оружия, так и новым устройством войска. И все это относится к таким нововведениям, которые более всего доставляют славу и величие новому государю.
В переводе Юсима конец этого отрывка выглядит следующим образом: «Испанцы, благодаря своей ловкости, под защитой щитов с шипами, проникли между вражескими пиками и безнаказанно расправлялись с немцами, которые не могли ничего поделать и были бы перебиты до единого, если бы конница не опрокинула испанцев. Таким образом, зная недостатки той и другой пехоты, можно создать третью, которая могла бы защититься от коней и не боялась бы пеших; это был бы новый род войска, изменяющий боевые порядки. Как раз подобные нововведения и придают новому государю уважение и величие».
Есть точка зрения, согласно которой последняя глава представляет проблему для исследователя не потому, что в ней содержится призыв освободить Италию. Подлинная проблема состоит в том, что Макиавелли неожиданно обходит стороной трудности, которые ожидают на этом пути освободителей[623]. Как мы видим по этому отрывку, это не совсем верно. Одну трудность автор видел очень четко: итальянцы не были конкурентами вторгшимся иностранным армиям в военном вопросе.
Тезисы этого отрывка, как и прежде, покоятся на выводах, сделанных в предыдущих главах: необходимость иметь собственную армию и провести реформу, на этот раз военную. Суть последней в «Государе», правда, раскрывается только намеком. Зато ей уделено немало места в «Рассуждениях»[624]. Там же находит продолжение косвенно высказанный в «Государе» тезис о том, что пехота по ряду моментов превосходит кавалерию[625].
Итак, нельзя упустить этот случай: пусть после стольких лет ожидания Италия увидит наконец своего избавителя. Не могу выразить словами, с какой любовью приняли бы его жители, пострадавшие от иноземных вторжений, с какой жаждой мщения, с какой неколебимой верой, с какими слезами! Какие двери закрылись бы перед ним? Кто отказал бы ему в повиновении? Чья зависть преградила бы ему путь?
Какой итальянец не воздал бы ему почестей? Каждый ощущает, как смердит господство варваров.
В последней главе Макиавелли показал себя своеобразным «крестоносцем-националистом», призывая к единству Италии[626]. Он, безусловно, обладал представлением об объединенной Италии, хотя его географическое представление об этой стране осталось неясным, лингвистическая идея ограниченной, а флорентийский патриотизм, переходящий в регионализм, – сильным[627]. Соглашаясь в принципе с этой точкой зрения, оппоненты
