— Его может убить только твоя рука, — продолжал он.
Ее губы дрогнули, но она промолчала.
«Туаб» мягко качался на волнах, до капитана доносились шепчущие в ночи тихие голоса гавани. Дерево корабля скрипело и стонало, стукаясь о буферы изношенного пенькового такелажа на причале. Вдалеке на палубе слышались шаги вахтенных, тихий разговор указывал на присутствие других членов команды — не улегшихся в свои подвесные койки, несмотря на тяжелую дневную работу. В капитанской каюте медленно раскачивалась в такт волнам лампа, поочередно отбрасывая мягкие тени на находящиеся внутри предметы. Атмосфера в помещении была спокойная — почти уютная, если бы только каюта могла быть защищена от темного призрака, блуждающего в ночи.
— Кейн уверяет, что любит тебя, — лукаво настаивал Маврсал. — Он не приемлет твою ненависть. Другими словами, наедине с тобой он подсознательно теряет осторожность. Он позволит тебе встать у себя за спиной и даже не заподозрит, что твоя рука может пронзить его кинжалом.
— Это верно, — подтвердила она странным голосом.
Маврсал взял ее за плечи и повернул лицом к себе:
— Не понимаю, почему ты не попыталась сделать это раньше? Мешал страх?
— Да. Я ужасно боюсь Кейна.
— Или было еще что-то? Ты все еще втайне любишь его, Дессилин?
Она ответила не сразу:
— Не знаю.
Он чертыхнулся и взял в ладонь ожерелье. Привычка Дессилин настолько раздражала, что капитан грубо сорвал изумруд с шеи девушки. Ее пальцы метнулись к обнаженной плоти.
И снова он выругался.
— Это сделал с тобой Кейн?
Она кивнула с расширенными от волнения глазами.
— Он обращается с тобой как с рабыней, а у тебя не хватает духу взбунтоваться — или хотя бы возненавидеть его за то, что он с тобой делает!
— Это неправда! Я ненавижу Кейна!
— Так прояви немного мужества! Чем может усугубить твою нынешнюю участь этот дьявол?
— Я просто не хочу, чтобы умер и ты!
Капитан хмуро рассмеялся:
— Если ты останешься его рабыней ради спасения моей жизни, ты достойна того, чтобы за тебя умереть! Но умрет один лишь Кейн, если мы все как следует обдумаем. Ты попытаешься, Дессилин, ты восстанешь против этого тирана, завоюешь свободу для себя и любовь для нас обоих?
— Я попытаюсь, Маврсал, — обещала она, не в силах оторваться от его взгляда. — Но я не смогу сделать это одна.
— Никто от тебя этого не просит. Я могу проникнуть в башню Кейна?
— Даже армия не в силах взять эту башню, если Кейн пожелает защитить ее.
— Я об этом слышал. Но могу ли я проникнуть туда один? У Кейна должны быть потайные ходы в его логово.
Она прикусила стиснутые в кулак пальцы:
— Я знаю один из них. Наверное, ты сможешь войти туда незаметно для него.
— Смогу, если ты предупредишь меня о каких-то прячущихся стражниках либо о ловушках, — сказал он ей; голос его был чересчур бодрым. — Если ты можешь ускользать из башни, почему бы мне не прокрасться туда.
Дессилин кивнула, ее лицо уже не выражало прежнего страха.
— Когда Кейн погружен в свои занятия, он забывает обо всем на свете. Сейчас именно такое время, и он не прекратит работу до завтрашней ночи, а потом заставит меня участвовать в его темном ритуале.
Маврсал вспыхнул от гнева:
— Тогда это будет его последним путешествием в земли демонов — мы отправим его навеки в ад! Починка корабля почти закончена. Если я потороплю людей и скорее запасусь провизией, «Туаб» сможет поднять паруса с приливом, на рассвете. Итак, это будет завтрашней ночью, Дессилин. Пока Кейн изнурен и занят своим черным колдовством, я проскользну в его башню.
Будь в это время с ним. Если он заметит меня, прежде чем я смогу ударить, погоди, пока он повернется, чтобы отразить мое нападение, и нанеси удар этим! — Он вынул из прикрепленных под изголовьем его койки ножен тонкий дирк.
Словно загипнотизированная его словами и блеском стали, Дессилин снова и снова вертела кинжал в руках.
— Я попытаюсь. Клянусь Онте, я постараюсь сделать, как ты говоришь!
— Ему придется умереть, — заверил ее Маврсал. — Ты знаешь, что ему придется умереть.
VIII
Испей последнюю чашу…
Далеко внизу распростерся Карсультьял, туман кружил вдоль его широких улиц и кривых грязных переулков, колеблясь над приземистыми убогими жилищами и роскошными особняками, но надменные башни пронзали его пелену и в гордом величии тянулись к звездам. Рожденный двумя стихиями, воздухом и водой, туман то вился, то плыл, пытаясь отыскать и задушить третью стихию — огонь, но мог лишь чуть притушить слезами тысячи его горящих глаз. Пятна мутной желтизны в кружащемся тумане и огни Карсультьяла внушали иллюзию движения, так что нельзя было понять — смотришь ли ты на опутанный туманом город либо на погребенные в облаках звезды.
— Сегодня у тебя странное настроение, Дессилин, — заметил Кейн, тщательно поправляя пламя под перегонным кубом.
Она отошла от башенного окна.
— Это кажется тебе странным, Кейн? Меня удивляет, что ты заметил. Тысячи раз я говорила тебе, что колдовство мне отвратительно, но прежде мое настроение ничего для тебя не значило.
— Твое настроение значит для меня очень много, Дессилин. Однако, требуя твоего присутствия здесь, я лишь выполняю то, что должен.
— Неужели! — прошипела она с брезгливостью и указала на изуродованный труп молодой девушки.
Кейн устало проследил взглядом за ее жестом. С исказившей черты болью он сотворил знак и изверг поток резких, лающих слов. Открытое окно пересекла тень и упала на рассеченный труп. Когда она отстранилась, истерзанное тело исчезло и удаляющееся приглушенное хлопанье крыльев стихло во тьме.
— К чему тебе прятать от меня свои преступления, Кейн? Ты думаешь, я их забуду? Думаешь, я не знаю, что входит в состав этого дьявольского варева, которое ты заставляешь меня пить?
Кейн, нахмурясь, впился взором в светящийся пар, кружащийся в сосуде.
— Ты носишь на себе железо, Дессилин? В нимбе заметна асимметрия. Я просил тебя не вносить железо в эту комнату.
Кинжал неземным холодом леденил ее бедро.
— Твой разум слабеет, Кейн. Я ношу лишь эти кольца.
Не обращая на нее внимания, он поднял крышку и торопливо влил немного темной, наполовину свернувшейся жидкости. Сосуд содрогнулся и ярко вспыхнул изнутри. Капля фосфоресцирующей жидкости образовалась у кончика трубки. Кейн торопливо подвинул чашу, чтобы поймать каплю.
— Зачем ты заставляешь меня пить это, Кейн? Разве плохо служат узы страха, которыми ты приковал меня к себе?
Она ощутила на себе его пронзительный взор и, хотя виной тому могла быть игра алхимического пламени, была изумлена, заметив состарившие его лицо усталость и боль. Как будто бессчетные столетия, прикосновений которых избежал Кейн, вдруг настигли его: волосы развевались, лицо потемнело и вытянулось, а кожа приобрела нездоровый оттенок.
— К чему продолжать эту игру, Дессилин? Неужели тебе хочется увидеть, до каких пределов я дойду, чтобы удержать тебя рядом?
— Мне хочется лишь освободиться от тебя, Кейн.
— Раньше ты любила меня. И полюбишь меня снова.
— Потому что ты прикажешь мне? Ты глупец, если веришь этому. Я ненавижу тебя, Кейн. И буду ненавидеть всю оставшуюся жизнь. Убей меня сейчас или держи здесь, пока я не состарюсь и не иссохну. Я все равно умру, ненавидя тебя.
Он со вздохом отвернулся от нее и заговорил, роняя слова в пламя:
— Ты останешься со мной, потому что я люблю тебя, и твоя красота не увянет, Дессилин. Со временем ты сможешь понять. Ты когда-нибудь задумывалась об одиночестве бессмертия? Тебя не интересовали мысли человека, проклятие которого — странствия через века? Человека, обреченного на одинокое, бесконечное существование, избегаемого и ненавидимого всеми, кто слышит его имя. Человека, никогда не знающего покоя, тень которого оставляет всюду, где он проходит, лишь руины. Человека, осознавшего, что любое торжество мимолетно, а каждая радость кратковременна. Все, чем он стремится обладать, украдено у него годами. Его империи падут, его песни будут забыты, а любимые женщины обратятся в прах. Лишь пустота вечности останется с ним — этот смеющийся скелет в плаще из воспоминаний, преследующий его днями и ночами.
Так ли ужасно, что этот человек смеет использовать свою темную мудрость, чтобы удержать любимую? Если сотня ярких цветов должна завянуть и умереть в его руке, будет ли злом, если он понадеется сохранить один, только один из них дольше, чем на краткий миг, уготованный ему временем? Даже если этому цветку ужасно не хотелось быть вырванным из почвы, разве не пожелает он сохранить свою красоту?
Но Дессилин не слушала Кейна. Колебание гобелена в отсутствие ветра привлекло ее внимание. Услышит ли Кейн почти беззвучный скрип потайных петель? Нет, он охвачен одним из столь частых приступов мрачных размышлений.
