Движение смыслов в рамках универсальной смысловой ситуации в лирике Шварц (с поправкой на неизбежный схематизм подобных конструкций) я бы рискнул описать так.
Шаг первый. Ситуация здешнего бытия (можно было бы сказать более прямо, хоть и более витиевато: здесь-бытия) изначально трагична, в том числе из-за избытка творческих сил, несводимых к жизненной прозе.
Шаг второй. Значит, необходимо сосредоточиться и приблизить усилие, способное преодолеть контуры привычного и конечного существования:
Посыльных можно в смерть послатьВперед – с пожаром, наводненьем…
Шаг третий. Однако в преображенном идеальном бытии избыток сил и зренья также станет абсолютным, поэт окажется, по словам Шварц, в «преддверье безвещного рая» (буквальная цитата содержит трудную инверсию: «Пока о жизни не забудет // Безвещного в преддверье рая»).
Мне моя отдельность надоела.Раствориться б шипучей таблеткой в воде!Бросить нелепо-двуногое тело,Быть везде и нигде.
Шаг четвертый. На этом фоне открывающейся мысленному взору развоплощенной, «безвещной» вечности более предпочтительным представляется все же то самое здесь-бытие, с которого все и начиналось. Только доминирующей теперь уже (с учетом осведомленности о бестелесности абсолютного бытия) окажется эмоция самоотречения, «воспитания чувств», снижения градуса самовыражения:
Для нежности больной звериной,Для поступи ее тигринойНет смерти, старости, стыда.Заклеить сердце бы как обруч,Пускай не прыгает туда…
Елена Шварц – один из немногих современных поэтов, несмотря на все известные «превратности метода» в лирике последних десятилетий, продолжающих думать стихами, точнее говоря – стихотворениями. Разнообразные по тональности тексты Шварц выстраиваются в единый массив смыслов, содержащих несколько универсальных векторов порождения новых высказываний о мире. И в этом ясно видится гарантия подлинности и серьезности ее поэтического голоса.
Библиография
При черной свече // Новый мир. 2000. № 7.
Стихи // Звезда. 2000. № 8.
Дикопись последнего времени. СПб.: Пушкинский фонд, 2001. 88 с. (Автограф).
Из книги «Дикопись последнего времени» // Звезда. 2001. № 1.
Non dolet // Знамя. 2001. № 8.
Сочинения: в 2 т. СПб.: Пушкинский фонд, 2002.
Стихи // Звезда. 2002. № 6.
Из книги «Трость скорописца» // Звезда. 2003. № 12.
Кольцо Диоскуров // Знамя. 2003. № 6.
Невы пустые рукава // Новый мир. 2003. № 5.
Стихи этого года // Звезда. 2004. № 8.
Трость скорописца. СПб.: Пушкинский фонд, 2004. 104 c.
Сочельник на Авентине // Новый мир. 2005. № 7.
Китайская игрушка // Знамя. 2006. № 6.
Смотрю на горящий собор // Критическая масса. 2006. № 3.
Вино седьмого года. СПб.: Пушкинский фонд, 2007. 64 с.
Перелетная птица. СПб.: Пушкинский фонд, 2011. 56 с.
Аркадий Штыпель
или
«Дыханью моему пока хватает воздуху…»
Стихи Штыпеля повествовательны, сюжетны, в этом их слабость и сила. Стихотворения-рассказы заведомо понятны, доходчивы, эффектны, пригодны для устного чтения. Но рассказанная история неизбежно начинает преобладать над непосредственностью переживания, поэтому так привлекательны сравнительно нечастые для Штыпеля исключения, когда повествование отступает вглубь и обнажает эмоцию. Вот одно из таких исключений, в своей нетипичности весьма характерное:
Осенняя любовь двоих осеннихлюдей, их страхи, униженья…Какой-то сквознячок прохватывает, в семьяхрасшатывает отношенья;какой-то ужас высыпает в сеняхполузимы; всем жаждется прощенья;осенняя, двоих людей осеннихлюбовь, уже на грани отвращенья.
Большинство стихотворений Штыпеля тяготеют к своеобразной «научности»: позволено ли произнести одно слово, когда рядом существуют сотни других, вбирающих иные выразительные возможности? Да ведь и с любым мнением, чувством неизбежно соседствует другое, пусть не противоположное, но, по крайней мере, существенно модифицирующее первое. «Сплошь забитое пространство» – одна из лучших формулировок, описывающих важнейшую для Штыпеля предпосылку любой возможной поэзии и поэтики:
пространство сплошь забито силамине тяготенья, так утаиваньячто на воде писалось виламиглядишь объявится вытаивая…
При таком подходе стихотворение нередко обращается в перечисление возможностей своего рождения, причем перечислительная интонация перевешивает в своей значительности самый объект перечисления, набор подразумеваемых жизненных ситуаций. Уже в одной из первых заметных публикаций (перестроечный поэтический альманах «Граждане ночи») отмеченная особенность поэтики присутствует ясно и зримо.
внесут в известный каталоги душу выломают ловкокак бы блестящим инструментом стоматологадушистый розовый комокили шевро с холеными подковамипод ребра или промеж ногчтоб вышел масляным и шелковымили воздушным как пирог…
Подобная «инструментализация» творческого акта, восходящая, конечно, к пушкинскому пророку, вбирает в себя, разумеется, и иные поэтические открытия, актуальные в восьмидесятые годы, – прежде всего многажды описанный метаметафоризм Ивана Жданова, предполагающий описание и метафорическое освоение не жизни как таковой, но реальности «второго порядка», то есть жизни, уже однажды зафиксированной в слове. На выходе получается что-то вроде шиллеровской «поэзии поэзии», противостоящей «поэзии жизни». В этом безвоздушном пространстве слов и знаков препинания поэт испытывает, конечно, и простые ощущения, и бурные страсти, но они имеют чаще всего отвлеченный, кастовый, «профессиональный» характер.
Все уничтожимо. У –ничтожаемо. Без роздыху.Дыханью моемупока хватает воздуху.В паленом воздухе покахватает кислороду,и проплывают облака,лия апрельскую погоду.
Повторюсь: этим эмоциям невозможно сочувствовать напрямую, оставаясь внутри своей обычной, непоэтической жизни, можно только отстраненно наблюдать, как в стихах
невнятнопогромыхивает звукв зеленоватой оболочке смыслав сухой истонченной кожуре
Происходящее геометрически перпендикулярно жизненному переживанию и сопереживанию, однако – и в этом основной парадокс лирики Штыпеля! – стихотворение в большинстве случаев не сводится к демонстрации поэтического мастерства, содержит демонстративно значительную долю лексического просторечия, одним словом, всячески приближается к читателю, несмотря на видимый герметизм.
Последняя книга Штыпеля неспроста носит название «Стихи для голоса». Описанный выше парадокс герметизма и простоты наиболее ярко выражается в том, что Аркадий Штыпель – один из признанных мастеров устного чтения. Он готов привлечь внимание зрителей не близостью описанных в стихах событий к их собственной («зрительской») жизни, не блестящими остротами, не иронией-пародией, но чем-то вовсе не привычным: умением вовлекать в рассказ достаточно отвлеченные приметы напряженных поисков поэтического слова. При этом стихотворение содержит не результат творческого усилия, но сам процесс нанизывания словес и литер, зачастую заканчивающийся прямо декларированным крахом:
железнодорожные аттракционызаоконный замедленный контрданстолстым морозом зарастают вагонына пятые сутки впадаешь в транспролетая стеклянным транссибомпозвенишь ложечкой и горя нетперсонажи свободны всем спасибоя не умею скроить сюжет
Порою может показаться, что говорящему с читателем стихотворцу вообще все равно, о чем писать, что он попросту упоен собственным даром:
художник пишет бурку, кобуруи бабочку в крови и крепдешине,замерзшую на черном дерматине,где снедь разнежена и рюмочка в углу;он обживает шкурку, кожуру,щетиной прилипая к сердцевине…
Диапазон лирических возможностей в лирике Штыпеля демонстративно сужен, он говорит от имени человека, легко играющего в стихи, он существует, словно бы «балуясь рифмой, как дневной любовью…». Однако у этой манеры есть истоки и корни, на нее существует спрос, поскольку она укоренена в глубокой повседневной потребности многих современных читателей, берущих в руки стихи: проникнуть в смысл поэзии, помимо заклинаний о поэте-пророке и творце, в перспективе приобщения к секретам ремесла поэта-мастера.
Библиография
Стихотворения // Арион. 2001. № 4.
В гостях у Эвклида. М.: Арион, 2002. 96 с. (Голоса).
Стихи // Крещатик. 2002. Вып. 15.
Тогда когда // Авторник: Альманах литературного клуба. 2002. Вып. 3(7). С. 34–38.
Стихотворения // Арион. 2003. № 3.
Пять фрагментов. Типа хокку // Авторник: Альманах литературного клуба. 2003. Вып. 1(9). С. 45–47.
