Он поднялся, готовясь уйти.
— Вы согласны с моим планом?
— Согласны! — ответили священник с кастеляном, Ян Калина тоже выразил согласие; правда только на словах. И нем зрели совсем иные замыслы.
— Мои гонцы будут осуществлять связь между нами, — сказал граф на прощание. — На вас, ваше преподобие, ложится наибольшая ответственность. Если вы не исполните своей обязанности, наша борьба может оказаться безнадежной. Вы должны поднять Чахтицы!
— Что там такое делается? — воскликнул вдруг пастор. — Уж не преследователи ли пожаловали сюда?
Все бросились к окну.
— Это гонцы палатина, — узнал всадников по голубой форме граф Няри. — Но что здесь им надо? Эй, ребята, подите сюда!
Всадники подъехали к окну и на вопросы графа ответили, что сзывают свадебных гостей в Великую Бытчу и что приехали в Чахтицы пригласить Алжбету Батори.
— Позор-то какой! — возмутился Ян Калина. — Ее еще почтительно зовут в семейный круг палатина, где собирается так называемый цвет страны.
— Ну и пусть, — махнул рукой граф Няри, — это не суть важно. Итак, друзья, у нас есть общая цель. После стольких волнений я бы с радостью развеялся на свадебном пиру.
Через минуту графский экипаж с грохотом выехал из прихода.
Ян Калина долго смотрел на замок. Над ним проплывали легкие облака, но в его душе бушевала буря.
Палатин и его секретарь
Палатин Дёрдь Турзо поспешил из Великой Бытчи в Прешпорок, — завершить там все государственные поручения и сделать последние покупки для свадьбы дочери Юдиты, которая выходила замуж за Андрея Якушича[52]. Поэтому в Новом Месте, где посреди пути он позволил себе маленький роздых, он раздраженно отмахнулся от некоего гонца. Неведомо по каким причинам тот не хотел назвать ни своего имени, ни имени господина. Но когда он упомянул Чахтицы, Алжбету Батори и графа Няри, палатин с интересом выслушал его.
— Значит, у графа Няри прямо под носом разбойник умыкнул невесту? — От смеха голубые глаза палатина, скрытые под густыми темными ресницами, прояснились, и он погладил бородку, словно услышал самую приятную весть. — Вы слышите, господин секретарь?
Засмеялся и Юрай Заводский. Он как и палатин и некоторые мужья не любил графа. Раздражали в нем вечная дипломатическая скрытность, тщательно утаиваемые устремления и наглость, с которой он вероломно завоевывал сердца дам самой высокой репутации. Не раз случалось, что супруги благодаря его вмешательству настолько остывали друг к другу, что сохраняли лишь формальные узы, поскольку разводы, по соображениям религиозным и имущественным, а также во избежание неприятных толков, были делом чрезвычайно редким. И мужья, склонные во многих случаях прощать своим женам отдельные шалости, не могли смириться с тем, что они поддались этому искусителю.
— Как зовут эту девушку? — спросил секретарь гонца. Ни он, ни палатин не могли вспомнить имя невесты графа Няри.
— Эржика Приборская, — ответил гонец.
— Стало быть, твой господин возмутился, — сказал палатин, — что разбойник не только дерзнул влюбиться в девушку-дворянку, но даже женился на ней. И теперь требует, чтобы брак по моему вмешательству был признан недействительным, так как вызвал большое негодование. Если бы я с этой девушкой встретился, я выразил бы ей свое восхищение. Мне на ее месте разбойник тоже был бы приятнее, чем такой господин, как граф Няри.
— Кто тебя послал? — поинтересовался секретарь палатина.
— Этого я не могу сказать.
— Если твой господин утаивает свое имя, — отозвался палатин, — скажи ему, что Дёрдь Турзо не принимает его послание к сведению.
— Это был определенно посланец графа Няри, — рассудил Юрай Заводский, едва гонец ушел.
— Я тоже в этом уверен, — рассмеялся палатин. — Однако, мой друг, я бы очень хотел заехать в Чахтицы. Там творятся удивительные вещи. Для укрощения разбойников и чахтичан, которые их поддерживают, мы послали триста ратников — и в тамошней церкви разбойник женился. Не подозрительно ли это?
— Подозрительно, даже очень, — ответил Юрай Наводский, — но мы не имеем права задерживаться, каждая минута дорога.
— Ты прав, но мне это не дает покоя, да и следовало бы наконец навестить вдову моего лучшего друга.
Палатин с немалым удивлением наблюдал, как секретарь, с которым он всегда был в дружеских отношениях, усиленно ищет различные поводы, чтобы отменить остановку в Чахтицах.
— Я знаю тебя, Юрай, как свои пять пальцев, — палатин пытливо взглянул на секретаря, — а потому тебе не удастся утаивать от меня, что по неведомым причинам ты избегаешь встреч с Алжбетой Батори. Я заметил, как ты всячески старался вычеркнуть ее имя из списка гостей, а когда я стал настаивать, ты потребовал от меня неслыханной вещи: чтобы я обошелся без тебя, поскольку ты якобы собираешься отправиться во Францию. Тебе вздумалось на несколько месяцев оставить меня без помощника, без моей правой руки. Скажи мне, что за этим скрывается?
Голос палатина звучал начальственно, как всегда, и умные глаза его пытливо смотрели на секретаря.
— Не требуйте от меня, мой господин, — ответил в замешательстве секретарь, — чтобы я открыл единственную, но самую мучительную тайну моей жизни. Боюсь, что после этого вы уже не сочтете меня достойным вашего доброго отношения и доверия.
— Хорошо, дорогой мой секретарь, — улыбнулся палатин, — сохраняй свою тайну. Но уверяю тебя: нет такого обстоятельства, которое я бы не мог понять и которое могло бы изменить мое мнение о тебе.
Секретарь ответил палатину благодарным взглядом.
— Позвольте, господин, доложить вам о ходе приготовлений к свадьбе.
— С этим подождем, обговорим все по дороге!
Когда они сели в экипаж, перед палатином на почтительном расстоянии остановился капитан гайдуков его свиты и, стоя навытяжку, спросил, куда направить путь.
— В Чахтицы! — воскликнул палатин и хитро подмигнул секретарю.
Он улыбнулся, когда заметил, как Юрай Заводский вздрогнул, и тотчас же переменил приказ:
— Нет, не в Чахтицы, а в Пьештяны!
Палатину Турзо не было еще и сорока пяти, но бородка и почти всегда нахмуренный лоб делали его много старше. Он действительно состарился не по годам, поскольку с юных лет вел бурную жизнь. С большими или меньшими перерывами в течение двух десятилетий отстаивал отечество от набегов жестоких турок. Война поглотила всю его молодость. Им двигала жажда побед и славы. Он не переставал воевать даже после заключения перемирия с турками. Только поле боя изменилось: честолюбивый и деятельный, он избрал политическое поприще. Год назад достиг звания палатина. Благодаря прямому характеру, привычке смотреть недругу смело в глаза и без колебания ударить по нему, когда возникает необходимость, он преодолел сотни ловушек, расставленных хитрыми соперниками. В том, что он оставался на прочных позициях, была немалая заслуга его секретаря. Заводский был человеком решительного и открытого нрава, но считал своей обязанностью следить за бурлением колдовского котла дипломатии и политики и всегда вовремя предупреждал своего господина о вероломно расставленных ловушках. Палатин прекрасно сознавал, как много для него значит этот человек, и к приязни его прибавлялось еще и уважение.
Юрай Заводский был единственным человеком, который мог тактично воздействовать на его нрав. Ибо Дёрдь Турзо не знал срединного пути: он либо пребывал в веселом, озорном настроении, либо становился мрачным, вспыльчивым, жестоким и позволял себе поступки, о которых искренне впоследствии сожалел. Юраю Заводскому порой удавалось одним взглядом или словечком вывести его из этого крайнего настроения на срединный путь, а то и вовсе навеять на палатина заразительно хорошее настроение, дарившее ему всеобщую любовь и расположение. В такие минуты Дёрдь Турзо излучал добросердечие, мягкость — он обезоруживал любого, кто приближался к нему с вероломными намерениями. Поэтому палатин предпочитал, чтобы секретарь всегда и везде был при нем. И уже не пустой фразой были слова о том, что Юрай Заводский — правая рука палатина.
— Ну что ж, послушаем твой отчет, — проговорил Дёрдь Турзо, когда экипаж с грохотом проезжал по улицам Нового Места, кишевшим восторженными гражданами.
Юрай Заводский разложил на коленях записи и стал докладывать:
— На покупку драгоценностей, тканей, платьев, мебели выделено восемь тысяч семьсот золотых. Большинство этих вещей уже куплено в Вене. Остались мелочи.
— Только не экономь, Юрай, не экономь, пусть Юдита будет довольна мною и пусть каждый видит, что Дёрдь Гурзо не скупится, когда дочь его выходит замуж.
— Прекрасной Юдите я назвал лишь половину того, что ваша щедрость уготовила ей, но она и то пришла в неописуемую радость. Она придет в несказанный восторг, когда увидит, что получит гораздо больше ожидаемого.
