Художник вдруг понял, что уже долгие годы пытается убедить себя в беспочвенности недобрых слухов. Хотя, если честно сказать, у него самого-то вся жизнь пошла вкривь и вкось с тех пор, как книгу приобрел, внезапно подумал Лукас. Жена умерла, заказчики пропали, друзья один за другим куда-то исчезли… Ну а с другой стороны, какие картины он стал писать, глаз не отвести! Ведь раньше-то, откровенно говоря, был самым обыкновенным ремесленником. А вот когда появился фолиант, картины словно ожили. Самому даже страшно бывало иногда. Ну а после того, как остался без книги, ничего действительно стоящего не сделал, да и к мольберту не очень-то тянуло. Зато теперь так хочется поскорее попасть домой, и рисовать, рисовать, рисовать.
Лукас бережно уложил книгу в заплечный мешок и поспешил к повозке.
Глава 21
Художник еле дождался, когда крестьяне, с которыми он приехал, загрузят телегу и наконец-то отправятся восвояси. Пока мужик возился с упряжью, Лукас несколько раз осторожно прикоснулся к заплечному мешку, проверяя, на месте ли его сокровище, однако достать фолиант так и не решился. Кто знает, что можно ожидать от этих темных, запуганных суевериями людишек, когда те заметят «колдовские письмена»? Хорошо еще, если просто высадят с телеги. А то ведь, чего доброго, тут же во всех своих несчастьях обвинят. Воистину ведь какой-то дикий здесь народ, спасибо, хоть сержант предупредил. Нет, лучше уж ничего о книге не говорить, а подальше спрятать и никому не показывать.
Лукас присел на самый край телеги, крепко прижал к себе мешок. Лошадка тем временем неспешно тронулась с места. Мужик, прищурившись, посмотрел на небо и сокрушенно покачал головой. Погода стремительно портилась. Солнце окончательно скрылось за невесть откуда набежавшими тучами. Хлынул теплый летний дождь. Крестьяне, привычные к работе на открытом воздухе, почти не обращали на него внимания. Только старуха пониже надвинула на глаза платок. А Лукас, сразу испугавшись за книгу, как мог, укрывал мешок под одеждой. И при этом то и дело косился на спутников, не заметят ли они его беспокойство. Однако старики, похоже, не обращали на Лукаса никакого внимания. Да и ливень вскоре закончился так же неожиданно, как и начался. Опять выглянуло солнце. И только раскисшая от дождя дорога, да крупные капли на траве напоминали о недавней непогоде.
Художник осторожно достал из-за пазухи мешок. Слава Гилфингу, он почти не вымок. Лишь в уголке темнело несколько небольших пятен. Лукасу очень захотелось проверить, не проникла ли влага внутрь, но он удержался. Так ни разу и не заглянул в котомку на обратном пути, который показался ему бесконечно длинным. Повозка еле-еле плелась по дороге, то ли крестьянин жалел лошадку, то ли просто никуда не спешил. Художник хотел уже попросить мужика поторопиться, готов был даже за это приплатить. Да только в последний момент передумал. Решил терпеливо дожидаться, не затевать лишний раз разговора. Сейчас старики как будто про него забыли, беседуют меж собой о каких-то своих делах. Вот и хорошо, пускай и дальше так. Заполучив книгу, Лукас стал опасаться чужих людей и старался лишний раз не привлекать к себе внимание.
Однако когда уже совсем неподалеку от города повозка и вовсе остановилась, художник не выдержал.
— Да что ж такое, когда мы наконец поедем? — сердито буркнул он.
Мужик, ничего не ответив, вылез из телеги. Присел у колеса и начал ковырять заляпанную грязью чеку.
— И что ж это за напасть такая? — раздраженно пробормотал Лукас.
Крестьянин удивленно взглянул на него и снова согнулся под телегой. Старуха исподлобья смотрела на нервного попутчика. Лукас вдруг почувствовал враждебность, исходящую от этих людей. Захотелось как можно скорее уйти, остаться одному.
— Я дальше сам дойду, пешком, — решительно проговорил Лукас.
Крестьянин не поднял головы, будто не слышал, а его жена отвернулась.
— Мне тут, ежели напрямик, совсем недалеко, — как бы оправдываясь, добавил художник.
Мужик тем временем закончил возиться с колесом и снова залез в телегу.
— Ну, в общем… того… можно и трогать помаленьку, — хмуро проговорил он, стряхивая с ладоней землю.
— Я дальше один пойду, — упрямо повторил художник.
Старик молча пожал плечами и тут же поехал прочь. А Лукас спустился по тропинке с холма и вскоре действительно оказался на широкой просеке, ведущей прямо к дому.
Он бодро шел по залитой солнцем лесной дороге. Только время от времени останавливался и прикасался рукой к котомке, словно желая убедиться, что фолиант действительно на месте. Потом наконец не выдержал, достал книгу из мешка, с трепетом коснулся пожелтевших от времени страниц. А дальше и сам не заметил, как присел на поваленное дерево и начал листать фолиант. Странные буквы опять замелькали перед глазами. «Интересно, можно ли их расшифровать?» — вдруг подумал Лукас. Он начал сравнивать непонятные закорючки, подсчитывать, как часто повторяются на странице одни и те же знаки. Однако вскоре это занятие ему наскучило. Так ничего не разобрав, художник вновь залюбовался картинками. Гунгилла, плачущая над мертвым эльфом, — да, именно такой нужно нарисовать ее на стене молитвенного зала. Художник пристально вглядывался в каждую линию на гравюре, в каждый штрих… И совершенно при этом потерял счет времени. Опомнился лишь, когда начало смеркаться. Странно, ему казалось, что до заката еще далеко. Но вот, поди ж ты, уже и солнышко садится, последние лучи чуть выглянули из-за туч. Вот-вот совсем стемнеет. Тогда и заблудиться в лесу недолго. Хорошо еще, что он от дома недалеко.
Лукас поспешно сунул книгу в мешок и быстро зашагал по лесу. Вскоре деревья расступились, и вдалеке показались знакомые строения. Всякий раз, поджидая отца, Мона ставила на окошке горящую свечу. И только сегодня в доме было темно.
Полный дурных предчувствий, Лукас вбежал на крыльцо, дрожащей рукою рванул на себя входную дверь, но та не поддалась. Пальцы скользнули по холодному железу замка. Значит, заперто снаружи. Лукас в отчаянии несколько раз громко позвал дочь. Никто не ответил, Моны дома не было.
Первым делом Лукас помчался в монастырь, долго стучал в запертые ворота. Его так и не впустили, но настоятельница в конце концов все-таки соизволила выйти.
— Матушка Гана, вы дочку мою сегодня не видели? — задыхаясь, крикнул Лукас.
Горбунья недобро зыркнула глазами.
— Будто я в другие дни ее видала, — сердито пробурчала она. — Хоть бы разок помолиться пришла или в грехах покаяться…
— Мона моя утром была на базаре, да так ведь и не вернулась, — растерянно пробормотал Лукас.
— Вот ведь девки какие нынче пошли! — возмутилась старуха. — Бегают по базару, купчишкам глазки строят, а после до ночи шляются непонятно где. Грех! Грех! Тьфу, пакость какая!
Старуха сплюнула и ушла. Глухо стукнули закрывшиеся ворота. Щелкнул засов. Несчастный художник растерянно постоял перед запертой дверью. Потом поспешил в город. По дороге он то и дело звал дочь. Но никто не откликался.
Возле городских ворот стояли пять или шесть стражников и о чем-то негромко переговаривались между собой. Лукас обратился к самому старшему из них, высокому седоусому мужчине с худым, изборожденным морщинами лицом.
— У меня дочка еще до полудня в город ушла, и вот словно в воду канула…
Художник был уверен, что стражник ответит, как и настоятельница, сердитой отповедью: мол, мало ли, где девица твоя гуляет.
Но седоусый посмотрел сочувственно. И от этого взгляда Лукасу стало совсем страшно.
— Раненых всех еще днем к ратуше отвезли, — тихо сказал стражник.
— Каких еще раненых? — потрясенно переспросил Лукас.
Но солдат ничего не ответил.
Лукас побежал на центральную площадь к городской магистратуре. Там было уже очень много народу. Только здесь, из обрывков случайных разговоров художник узнал о побеге разбойника. Цифры раненых и убитых назывались разные, от пяти-шести человек до нескольких десятков.
