- Здесь оставаться опасно, - сказала мама. - Сейчас же собирай сына, клади в мешок самое необходимое, да поживей. К полудню мы должны добраться до Богородицкого.
Но в село мы вернулись только к вечеру. Выкопали за домом яму и спрятали в ней вещи на случай пожара. Вскоре в село снова пришли наши войска. В парке играл баян:
…Ведь от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней.
И сотни бойцов дружно пели:
- Так пусть же Красная Сжимает властно…
«Ух как здорово!» - с восхищением подумал я, и мне захотелось бежать туда - к бойцам, к песне…
Красноармейцы днем и ночью копали траншеи, ставили железобетонные надолбы, чтоб фашистские танки не прошли.
А через неделю, рано утром, прибежал мой сосед и закадычный дружок Виталька Шапуро и еще с порога крикнул:
- А красноармейцы-то ушли!
Я сорвался с места, выскочил во двор и побежал в сторону парка. Высоко в небе кружился самолет. Чей он? Ежели немецкий, тогда почему молчат наши зенитки? И вдруг я увидел между белесых облаков черные барашки разрывов. Загудела земля. Где-то совсем рядом по-кошачьи взвыли мины, грохнули орудийные залпы. Загудело, засвистело кругом, да так, что не усидеть на одном месте. Спасаясь от смерти, я побежал вслед за Виталькой к погребу.
…Когда наступила третья ночь, выстрелы как будто стихли. Никому ничего не сказав, - мать спала сидя, а дед Игнат, обхватив руками голову, о чем-то глубоко задумался, - я взял котелок, вылез тихонько из погреба и побежал вниз, к речке.
Село словно вымерло. В кромешной тьме я споткнулся о бревно и выронил котелок. Когда он катился по дороге, гремя и подпрыгивая, мне казалось, будто сотни барабанов вокруг меня бьют тревогу. Должно быть, котелок и в самом деле произвел изрядный шум. На другой стороне села вдруг прострочила пулеметная очередь. Ей откликнулась другая, из-за реки, и я услышал тонкий посвист пуль… Почувствовав непонятную слабость во всем теле, я присел на траву и некоторое время не в состоянии был шевельнуть ни рукой, ни ногой. Но когда стрельба утихла, ко мне вновь вернулись силы. Я осторожно пополз к речке мимо своего дома и березовой рощицы. Спустился по крутому откосу к берегу. Вот она, вода! Настоящая!
Наполнив водой котелок, я поставил его рядом и умылся. И тут вдруг на противоположном берегу речки возник силуэт человека. Я услышал тихий возглас на немецком языке.
Схватив обеими руками котелок, я бросился что было духу назад в село.
Дед Игнат поджидал меня среди могилок.
- Ну, слава богу, жив! Куда тебя леший-то носил? Я протянул котелок.
- Соколик ты наш!
Я постепенно приходил в себя и чувствовал, как запоздалый страх треплет мое тело.
- Дедушка! У реки фашисты.
- Прячься в погребок, да поживей. Уже в блиндаже дед Игнат сказал маме:
- А Митя воды достал. Теперь не пропадем. До рассвета из блиндажа не будем выходить, а там посмотрим по обстановке…
Воды в котелке оставалось меньше половины: повыплескалась дорогой, но напиться хватило всем. Прислонившись к стене, я постарался уснуть.
Рано утром 27 июля немцы захватили село. Колючим брезгливым взглядом гитлеровский офицер долго прицеливался в каждого из нас. Надвинув на лоб фуражку, замедленным, усталым шагом подошел к деду Игнату и спросил:
- Кто есть такой?
- Здешние мы, сельчане, - ответил за всех дед Игнат и друг взмолился:
- Господин офицер, сделайте милость, убейте меня, старика, а их отпустите с миром!
- Мне нужны лопаты. Много лопат, - сухо произнес офицер.
- Найдем лопаты, - оживился дед Игнат и поспешно заковылял к школьному хозяйственному сараю. Вслед потянулись солдаты.
С того раннего утра началась мрачная и тревожная жизнь. Все чаще у крыльца родного дома я видел застывших в безысходной тоске людей:
- Васильевна! Скажи, что делать? Как жить-то будем?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
- Всем нелегко, - отвечала мама. - Уж кто как может, уклоняйтесь от любой помощи врагу. Прячьте подальше хлеб…
Я никак не мог понять, отчего люди шли с бедой в наш дом. Почему они просили у мамы совета? Она же и сама, поди, не знала, как дальше жить. По вечерам украдкой плакала.
Однажды, когда мама куда-то ненадолго ушла, в наш двор заявился фриц. Он поискал что-то в огороде. Должно быть, морковку. А я еще на прошлой неделе последние хвостики повыдергивал. Не найдя, чем поживиться в огороде, немец забежал в сарай. Вышел оттуда с пустыми руками и посмотрел на меня так, будто я виноват был в том, что здесь уже побывали другие солдаты и унесли с собой последнего на поселке петуха Гришку. Гришка был до того хитрый и умный, что фрицы почти две недели не могли его поймать. Сонного схватили.
Фриц закурил сигарету, почесал спину об угол сарая и побрел к дому. Окно было прикрыто. Прикладом карабина фриц распахнул створки и полез в комнату. Я обежал вокруг дома и вошел через дверь. Немец остановился у печки и глазами пошарил по стенам. Потом заглянул под кровать и радостно воскликнул:
- О!
Я дернулся к нему, закричал:
- Не дам! Это моя балалаечка!
Фриц так пнул меня сапогом, что я отлетел к стене и ударился головой о подоконник и взвыл от боли.
Пришла мама, молча выслушала мои жалобы и, как раньше, на уроке истории, стала объяснять:
- Мы теперь, сынок, потеряли право называться людьми. Вспомни, какими словами обозвал тебя солдат?
- Свиньей, а еще собакой.
- А почему он тебя так обозвал? Да потому, что фашист видел перед собой не человека, а низшее существо - говорящее животное. И грабил, и бил он тебя не как человека. Понятно?
- Да, - сказал я.
- Сходи-ка ты лучше на речку за водой, - заключила мама.
Когда я, согнувшись под тяжестью почти полного ведра, возвращался обратно, меня остановил донесшийся из густого кустарника громкий шепот:
- Мальчик, подойди сюда!
Я думал - послышалось. Будь это ночью, наверное, испугался бы и убежал.
- Ну, чего ты? Подойди ближе!
Ветви кустов раздвинулись, и я увидел красноармейца в пилотке. Он поманил меня и сам пополз в глубь рощицы.
Их сидело в овражке двенадцать человек. Все молодые, безусые. Правда, очень уж худые, прямо кожа да кости. Красноармейцы отстали от своей части и вот несколько недель шли на восток.
- Мальчик, поесть принеси чего-нибудь!
Я поспешил к дому. Рассказал обо всем матери. Она насыпала в ведро картошки и поставила в печь.
- Надо бы где-то спрятать их, - озабоченно проговорила. - Сбегай за дедом Игнатом… Или постой - сварится картошка, я сама схожу.
Но за дедом Игнатом идти не пришлось. Когда я принес красноармейцам картошку, они спросили, не мог ли бы я проводить их к Днепру. Там, на левом его берегу, возле Сокольей горы, еще идет бой.
Вечером, как только стемнело, я вывел красноармейцев на пустынный проселок, ведущий в сторону деревни Ройновка, которая стояла почти на самом берегу Днепра.
В этот поздний час местные жители уже сидели по домам (задержанным после шести вечера грозил расстрел), полицаев в нашей округе еще не было, а немцы предпочитали ходить и ездить не глухими проселками, а по шоссе. Так что мы без приключений добрались еще затемно до реки и там распростились. Красноармейцы нашли на берегу лодку и поплыли, а я вернулся домой.
* * *
…По распоряжению немецких властей жители окрестных деревень жали на полях рожь, копали картофель. Весь урожай немцы забирали себе, а голодные сельчане бродили по тем участкам, с которых картофель уже был убран, и вновь перекапывали землю, выискивая случайно оставшиеся в ней клубни. Ходил на промысел и я. Когда один, а чаще с Виталькой. Бывало, насобираем за день по полведра - и довольнешеньки. Другой-то еды не было.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
И вдруг староста объявил, что впредь до завершения уборки жителям запрещается самовольно собирать картофель. Кто послушался, а кто и нет.
