- Попробовать надо, может, получится.
- Получится! - подбодрил я Павку. Завтра же в полдень я приду с гитарой и песенник принесу, а ты ребят предупреди. Сыграем на посиделках.
- Сыграть-то можно, только с оглядкой. Ежели староста, Василевич, узнает, штаны снимет и плеткой выпорет. Ты, Дима, смотри остерегайся. Стороной обходи Старостин двор.
На следующий день в назначенное время я пришел в деревню.
Для начала мы решили сыграть «Барыню». Кружком расселись кто на табуреты, кто на лавке. Под аккомпанемент гитары звонко запела мандолина. В руках у Вити загремели ложки. Соловьем начал свистеть Ваня. И все-таки нам здорово пришлось попотеть, пока мы научились играть вместе: «Светит месяц», вальс «Амурские волны», «Мы - кузнецы». И, ясное дело, без самоучителя ничего у нас не получилось бы.
Теперь каждый вечер я приходил в соседнюю деревню то на репетицию, то на посиделки. Но однажды у колхозной кузницы меня остановил злобный окрик:
- Стой!
Я хотел бежать, но вовремя одумался: пуля все равно догонит. Ко мне приблизился староста, исподлобья посмотрел:
- Подойди сюда! Кто разрешил шляться по деревне? Ежели еще раз попадешься на глаза, выдеру, а потом отправлю на работу в Германию.
Василевич с размаху хлестнул нагайкой по моей спине.
- Пошел вон! Чтоб духу твоего не было!
Но я продолжал ходить на посиделки. Только теперь стороной обходил деревенские улицы. Через овраг, прячась в кустарнике, пробирался к Павлику в дом. А когда начинало смеркаться, Ваня отдавал короткий приказ:
- Пора.
В какой-нибудь избе собирался народ на посиделки. Кто лапти плел, а кто вязал. Мы играли песни. Больше старинные русские. Но бывало, что и советскую какую-либо исполним.
Под тихое жужжание веретен люди слушали нашу музыку, вели неторопливый разговор. Я уже понимал - не из любопытства они приходят слушать музыку, а от горя, тоски.
27 июня 1943 года я запомнил на всю жизнь. Поздним вечером в избу ввалился староста. Пьяным голосом прохрипел:
- Пойте - сегодня разрешаю.
Иван дробно застучал ложками. Я тоже ударил по струнам. Староста вышел в круг и, топнув кованым немецким сапогом, пустился в пляс.
В разгаре танца на гитаре лопнула струна. Василевич вытаращил на меня глаза.
- А-а-а! И ты здесь? Ладно, драть не буду. Завтра получишь свое, что заработал…
Глава третья
Я проснулся от протяжного стона, похожего на плач. Мне показалось, стонет кто-то рядом. Сашка? Поднял голову. Вроде бы не он. Скорчился от боли, стиснул зубы - молчит. И Светланка спит. Я вскочил на ноги, прошлепал к окну. Голоса доносились со стороны сельского кладбища. Я глянул на спящую мать и выскользнул на улицу. Перемахнув через овражек, увидел толпу людей на дороге. Притаился у кювета, за кустом, осторожно раздвинул ветки и стал наблюдать. Это были жители окрестных деревень. Но куда и зачем их гонят? Неужели будут расстреливать?
Держась придорожных кустов, я следовал за толпой, высматривая знакомых. Здесь были все больше женщины, девчата и парни из деревень Мосолова Гора, Селифоново, Козине. Позади колонны, на некотором расстоянии от нее, тоже с воплями и душераздирающими криками шла группа пожилых женщин и стариков - родственников тех, кого гнали полицаи. Полицейский Арнольд из деревни Мосолова Гора метался вдоль нестройной колонны на рыжем приземистом жеребце. Гибкая ременная плеть свистела в воздухе и хлестала тех, кто случайно выбивался из общего строя. Я и не заметил, как кончились кусты. Слишком поздно увидел это. И Арнольд ухватил меня за шиворот:
- Вот здорово! Попался, щенок!
Староста этой же деревни Василевич удовлетворенно хмыкнул:
- Набегался с гитарой, бездельник? Теперь побегаешь с тачкой на каменоломнях.
- Отпустите! - закричал я, но тут же понял: не вырваться мне. Обернулся, увидел свой дом, и сердце больно сжалось в груди.
- Что я вам сделал? Староста сверкнул глазами.
- Дай-ка ему, Арнольд, напоследок меж глаз! Полицейский усмехнулся:
- Приказано не трогать. Инспектор ему сам врежет. Останется живой - век будет нас помнить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Перед управой полицейский спрыгнул с жеребца. Одной рукой придерживая меня за ворот, другой поправил мундир и, поплевав на ладонь, вытер голенища сапог. У здания волости уже столпился народ. Разноголосо плакали женщины. Опустив голову, я прошел вдоль стонущей толпы. Василевич подтолкнул меня к крыльцу. Когда за спиной захлопнулась дверь, я увидел перед собой гитлеровского офицера в черном мундире и двух солдат.
- Фамилия, имя, национальность, возраст, адрес?… Офицер поднялся из-за стола. Черный мундир заслонил солдат.
- Молчать нехорошо. Молчать - значит, плохо думать о нас.
Пока я соображал, к чему он все это, - в разговор вмешался староста.
- Ваше превосходительство! Репухов он, Дмитрий. Русский. Тринадцати лет. Сын учительницы из села Богородицкое, Смоленского уезда. Вы его вот так! - Василевич сжал кулаки и сделал шаг в мою сторону.
- Нейн, нейн! - офицер помахал пальцем перед носом старосты.
Такого оборота староста не ожидал. Он отшатнулся к двери и покорно склонил голову. Гитлеровец приблизился ко мне и положил руку на мое плечо, что-то приказал солдату, стоявшему у окна. Тот вывел меня во двор, и я тотчас увидел среди других пожилых женщин и стариков мать. Она рванулась ко мне:
- Сынок!
Тяжелая рука солдата вцепилась в мое плечо и толкнула к машине. Непонятная слабость охватила меня. Я стал оседать на дорогу. Немец что-то выкрикнул, и подбежал еще один гитлеровец. Они подхватили меня и, как мешок, забросили в кузов автомашины.
По дороге я пришел в себя. Огляделся. Машина мчалась к Смоленской МТС. Вот она въехала в ворота и во дворе остановилась.
- Герман! - крикнул шофер из кабины.
К нам подошел рыжий огромного роста ефрейтор. Солдат пальцем показал в мою сторону и что-то сказал по-немецки. Герман осмотрел меня с ног до головы, взял, как щенка, за шиворот и молча повел к деревянному сараю. Перешагнув через порог, я застыл, как будто прирос к земле. Серый полусумрак и тишина…
Внезапно я услышал смех и увидел сидящих в дальнем углу мальчишек. Они были увлечены каким-то делом. В их движениях, разговоре было безмятежное спокойствие. Казалось, они сами забрались сюда, чтоб укрыться от посторонних. Мальчишки играли в карты.
- Опять ты, Валька, дурак! - весело выкрикнул черномазый паренек лет тринадцати с вихром густых темных волос на макушке. Другой, белобрысый, маленький и очень худой, похожий на высохшую тростинку, покорно подставил лоб.
Зашуршала солома, и передо мной выросла еще одна мальчишечья фигурка:
- Отваливай, пока цел!
- Ты что, сдурел? - я исподлобья смотрел на паренька и глазам не верил: Толя Парфенов!
- Димка! Откуда ты взялся? Пацаны! Это Репухов! Его матушка еще с войны у нас в детском доме с отстающими занималась.
Черномазый поднялся на ноги, шурша соломой, подошел ко мне и протянул руку:
- Володька, Пучков. Тоже поедешь на экскурсию? - - На какую экскурсию? - озадаченно замигал я.
- Будто и не знаешь? В Германию!
- Врешь! - не поверил я.
- Чтоб провалиться на этом месте! - Володька дружелюбно хлопнул меня по плечу. - Дурень ты бестолковый! Говорят тебе: на экскурсию едем! И точка. Полушепотом добавил: - Черный Ворон сказал.
- Что, кто? - переспросил я.
- Черный Ворон, инспектор нашего приюта. Слово у него - закон. Ежели пообещает задрать розгами - и задерет до смерти. Знал бы кто, чего мы только не видели в этом приюте! А теперь вот повезут в эту самую… Германию.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
- Тебя же не на смерть везут, а на экскурсию. По дороге, стало быть, а там лес рядом… Соображать надо, - вмешался в разговор Толя Парфенов и предложил: - Сыграем-ка лучше в подкидного на щелчки.
Я присел на корточки, стал наблюдать за игрой. Со двора послышалось тихое ржание лошади и скрип колес. Звякнул запор. Распахнулись ворота, и в сарай, озираясь, плотной группкой ввалились новые ребята. От удивления я даже присвистнул, когда увидел весь наш «оркестр»: Ваню Селиверстова, Павку Романовича, Толю Сидорова, Витю Королькова, а еще Петю Фролова и Колю Минченкова из соседней деревни Корюзино. Я бросился к ним навстречу. Ваня, глядя на меня, не удержался от восклицания:
