- Дурак, ну, уйдешь ты от фрицев, в лесу или под землей спрячешься. А немцы тем временем всю твою родню к ногтю…
Как утопающий хватается за соломинку, так и я решил - будь что будет! - воспользоваться единственной возможностью, повидаться с мамой: если немцы такие добрые, то неужели не отпустят меня домой хотя бы на часок?
Улучив удобный момент, я подошел к Федотову и, с трудом сдерживая волнение, изложил свою просьбу.
- Я мигом, туда и обратно!…
Федотов пытливо посмотрел на меня и вкрадчиво произнес:
- Соскучился? Или нужда какая?
- С мамкой не успел попрощаться, когда забирали…
- Дима, скажи, только без утайки… Если бы я вот сейчас отпустил тебя на все четыре стороны, куда бы ты пошел?
- Ясное дело куда - домой!
- Ну, что мне делать с тобой? Отпустить? Так уж и быть, шлепай. Даю увольнительную на три часа. Кстати, у тебя будет попутчик. Василь!
К нам подошел солдат-каптенармус. Воспитатель показал на меня.
- Проводишь в Богородицкое.
После обеда мы отправились в путь. По дороге солдат как бы невзначай бросил:
- Завтра начнется двухнедельный санитарный карантин. Считай, что тебе повезло…
Заметив издали тесовую крышу родного дома, я ускорил шаг.
Увидел в дверях бледное лицо матери. На какой-то миг замер, потом рванулся вперед.
Мама, вскрикнув, бросилась мне навстречу. Ее сухонькие, хрупкие плечи сильно дрожали, когда она приникла ко мне. Я с ненавистью посмотрел на солдата:
- Чего уставился? Отвали.
Мы вошли в комнату. Василь меня не послушал, подошел к окну и уселся на подоконник.
- Оставьте нас, - резко сказала мама и так посмотрела на каптенармуса, что тому ничего не оставалось, как слезть с подоконника и выйти во двор.
В комнате все было по-прежнему. Над моей кроватью мирно тикали ходики. В углу, у русской печи, стояли ведра с водой, а внизу, под лавкой, лежала корзина, в которую мы собирали весной щавель. За ситцевой шторкой, напротив окон, выходящих на улицу, стояла Сашкина кровать. За перегородкой, на этажерке и стеллаже, хранились остатки книг.
Все осталось по-прежнему, будто я и не выходил из дому. Вот только у мамы прибавилось седых волос и морщинок на лице.
С улицы прибежала Светлана.
- Вернулся! - радостно затараторила она. - Насовсем?
Я подошел к кровати, на которой лежал мой брат, и тихо позвал его. Он открыл глаза, посмотрел на меня помутневшим взглядом, хотел разжать губы, но не смог. Так он ослабел от хронической болезни желудка и вечного недоедания. Когда-то теперь поправится!
Дрожащими руками мама открыла дверку кухонного стола и достала несколько сваренных в мундире картофелин.
- Не надо, мама. Я сыт.
Она с недоумением и растерянностью посмотрела на меня.
- Нас хорошо кормят, мама.
- Вот как? Чего они от вас хотят?
- Говорят, в Германию повезут, а там - не знаю. Они говорят, что мы - будущее России. - И тут я не сдержался, заплакал: - Что делать-то мне? Не хочу я никуда ехать… слышишь, мама!
Она вздрогнула, но твердо сказала:
- Не уберегла я тебя, сынок. Не сумела вырвать из фашистских рук, - и, бросив взгляд на окно, за которым, переминаясь с ноги на ногу, стоял Василь, перешла на тихий шепот: - Потерпи еще несколько дней! Игнат Петрович обещал помочь вызволить тебя из беды. Как - не знаю. Но уверена - не подведет. Сделает все возможное.
Тут мама начала объяснять, что дети легко поддаются психологической обработке, и фашисты это учитывают. Возможно, они задумали воспитать часть советских ребят в своем, фашистском духе, оболванить, лишить чувства человеческого достоинства, чувства Родины и затем использовать здесь, в России, в качестве своих верных слуг, хранителей «нового» порядка.
К окну подошел Василь и показал на стрелки часов. Я прижался к матери.
- Сынок! Береги себя. И не забывай, что ты - советский человек!
Она повернула свое лицо в сторону ситцевой занавески, за которой стояла кровать брата, и поспешно добавила:
- Поправится Саша, и мы тотчас уйдем - укроемся от немцев где-нибудь. И ты уходи от них при первой возможности в город - на Запольную, можно в Раздорово. Там они вряд ли будут тебя искать. Или постарайся переправить домой весточку. Может случиться, наши придут, ты вернешься и не застанешь меня. Так вот, под яблоней, которую мы посадили перед самой войной, я оставлю записку. Прочтешь ее и узнаешь, куда я с Сашей и Светланкой ушла. Прощай, сынок!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Глава четвертая
В МТС меня ждала новая встреча. Еще издали я заметил среди мальчишек Женю Хатистова, с которым мы в пионерском лагере «Мощинки» охраняли питьевой колодец от немецких диверсантов.
Женя не сразу признал меня. Он долго смотрел исподлобья и только потом радостно шагнул навстречу:
- Димка!
- Тише, - вполголоса сказал я и оттащил его в сторону. - Как ты сюда попал?
- Из-за велосипеда, - вздохнул Женя. - Три дня назад стащил у одного фрица велосипед. Ну, меня поймали, выдрали и посадили в тюрьму. Там меня чуть не сожрали крысы.
Под вечер, когда начало уже темнеть, в камеру к Женьке явился Шварц и спросил: «Мальчик, ты хочешь хорошо жить?» Женя подумал о крысах и сказал: «Хочу». - «Тогда пойдем со мной», - ответил Шварц и привел Женьку сюда.
- А ты Шварцу взамен ничего не обещал?
- Ничего. А что?
- Да так. Я-то и сам еще толком не разобрался, что к чему. Но ты, на всякий случай, смотри в оба. Не зря же они одели нас, кормят.
На следующий день, после завтрака, опять пришел Федотов: - Вот вам мяч. Будем играть в лапту. А это учебные гранаты.
У нас от изумления расширились глаза. Впервые за многие месяцы войны мы видели настоящие снаряды для спортивных игр. Валька схватил гранату и закричал:
- Ура-а-а-а!
Я тоже взял гранату и сунул ее за пазуху. - Отряд! В две шеренги становись! Смирно! На месте шагом марш!
И Федотов звонко запел:
Петроград мы не сдадим, Русскую столицу, Через море полетим Защищать границу.
Мне показался знакомым мотив этой песни. Где я его слыхал? И вдруг вспомнил - это же белогвардейский марш из кинофильма «Последняя ночь»! Только там было про гусаров, а здесь - про пилотов.
Остановились у оврага. Гранаты бросали по очереди. Первым вышел Иван. Его граната улетела далеко. Глядя на него, Валька завистливо произнес:
- Подумаешь!
Воспитатель покровительственно похлопал его по плечу:
- Обиду оставь при себе. Любой вид спорта требует силы и воли, а главное - тренировки. Старайся - и ты будешь первым. Дима Репухов! На исходный рубеж! Приготовиться! Марш!
Зажав в кулаке деревянную гранату, я с разбегу бросил ее в овраг.
Час спустя Федотов торжественно объявил:
- Ваня Селиверстов занял первое место, Володя Пучков - второе, Дима Репухов - третье. Молодцы!
- А завтра будем метать гранаты? - спросил Валька.
- Будем. И завтра, и послезавтра. Так что у тебя все еще впереди.
Через несколько дней нас повели на пруд. Ребята, увидев воду, оживились и запрыгали на песчаном берегу. Несколько мальчишек поменьше отошли в сторонку. На песке появились домики, дорожки. Воспитатель раздавил эти домики босыми ногами и пристыдил ребят:
- Может, кому соску надо или ночной горшок?
Ваня Селиверстов и Володя Пучков хлопотали вокруг бредня.
- А ты что сидишь без дела? - спросил у меня Федотов.
- Не люблю бредень. Мне бы удочку.
- Удочку? Удочка, Дима, придумана так, для баловства. Надо разбираться в рыбацких делах.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он с разбегу плюхнулся в воду, вынырнул и, выпуская изо рта фонтанчик воды, поплыл вдоль берега. В тот же миг со стороны оврага я услышал тихий возглас:
- Дима!
Из-за кустов ольховника показалась сутулая фигура деда Игната.
Он подошел ко мне, торопясь стал рассказывать:
