— Неужели похож?
— Говорю, две капли воды.
— Да ведь и гость-то князем называется, может, тот самый и есть.
— Все может быть…
Тут старый камердинер не стал более слушать происходивший между двумя сторожами разговор и отошел от окна.
Происшедшая в Петербурге история с утопленником была ему хорошо известна, также известно было и то, как обер-полицмейстер упрашивал князя признать в утопленнике гвардейского офицера Серебрякова и как князь на это согласился.
Князь Платон Алексеевич был привязан к своему старику камердинеру, доверял ему и даже во многом с ним советовался.
Он также рассказал Григорию Наумовичу и про утопленника, которого бригадиру Рылееву хотелось выдать за Серебрякова.
— Так вот оно что; дело-то и раскрылось и всплыло на свет Божий; теперь известно стало, что за человек был утопленник… Простого солдата признали за гвардейского офицера. Офицер Серебряков живехонек, а мы его к утопленникам причислили!.. А все грех, вражда, зависть человеческая! Помешал слабый человек человеку сильному, власть имущему, вот и долой со света Серебрякова. Пусть он хоть и жив, а все же сила признала его за утопленника. И вычеркнули теперича беднягу офицера из списка живых людей. Ну, и дела же на белом свете делаются! Недаром говорят, что белый свет на волю дан… Завтра князиньке обо всем доложу, так раздумывал старый камердинер, располагаясь соснуть маленько около горницы, где спал князь Платон Алексеевич.
Едва только проснулся князь, как Григорий Наумович все подробно рассказал, что удалось ему услыхать и узнать из разговора сторожей.
Князь Платон Алексеевич немало был удивлен этому открытию и обрадован.
— Я нисколько не сомневался, что утонувший был не Серебряков… Я не понимаю, зачем бригадир Рылеев просил, чтобы я признал утопленника за Серебрякова, неужели только затем, что ему хотелось прикончить дело о его розыске, — выслушав своего камердинера, проговорил князь.
— Смею доложить вашему сиятельству, что у бригадира на то другая была причина, — робко промолвил старик камердинер.
— Ты думаешь?
— Так что, ваше сиятельство…
— Какая же?
— Смею доложить вашему сиятельству, не бригадиру Рылееву помешал Сергей Дмитриевич Серебряков…
— А кому же?
— Его превосходительству Григорию Александровичу Потемкину…
— Что ты говоришь, старик! — воскликнул князь Платон Алексеевич, удивленный словами своего камердинера.
— Сущую правду докладываю…
— Чем же может Серебряков помешать Потемкину?.. Серебряков офицер, а Потемкин — теперь всесильный вельможа… Я думаю, тебе ведомо, Григорий Наумович, про то?
— Так точно-с… А все-таки офицер Серебряков был большой помехою генералу Потемкину.
— Вот как… Да в чем, в чем?
— Не смею о том доложить вашему сиятельству.
— Нет, уж зачем… если ты начал говорить, то договаривай…
— Наша княжна Наталья Платоновна почти объявлена с согласия вашего сиятельства невестой Сергея Дмитриевича…
— Ну, ну, далее?
— А его превосходительство Григорий Александрович этого не желает.
— Что такое? Да ты с ума сошел, старик! Что за дело Потемкину до моей дочери?
— Видно, есть дело, ваше сиятельство…
— Ты, старик, говоришь, что-то загадочно… Я, знаешь, этого недолюбливаю и никаких обиняков не допускаю… Прямо говори! Ну! Подозреваешь ты в чем Потемкина, так?
— Так точно, ваше сиятельство.
— В чем же?
— В любовных чувствах к нашей княжне-голубушке, — как-то быстро, не переводя дух, выговорил старый камердинер, наклонив виновато свою голову; он испугался своих слов и стоял ни жив ни мертв.
— Вот как, старик, и ты догадался, что Потемкин неспроста к нам ездил, — спокойно промолвил князь Полянский, к удивлению Григория Наумовича. Старик камердинер ждал вспышку страшного гнева, ждал, что князь набросится на него, станет расспрашивать…
— Так точно, ваше сиятельство.
— Неужели Потемкин осмелился явно выказывать свои чувства к моей дочери? Какая дерзость, и какая оплошность с моей стороны, что я принимал у себя этого наглеца!.. При мне, впрочем, Потемкин и виду не подавал… А то бы я давно вышвырнул его из моего дома, как гадину какую… Я догадывался и сомневался в своей догадке… Да, да, теперь понятно, почему Потемкин и меня уверить старался, что утопленник не кто иной, как Серебряков… Разговор двух мужиков, подслушанный тобой, старик, поможет нам вычеркнуть Серебрякова из списка мертвых. Я постараюсь отыскать его и назло Потемкину женю на своей дочери…
С появлением рассвета стала начинаться и жизнь в усадьбе помещика Егора Пустошкина.
Дворовые лениво принимались всякий за свои обычные работы и дела.
Проснулся и сам Пустошкин.
Первым его делом было спуститься вниз к своим «гостям».
Он извинился перед князем Платоном Алексеевичем о вчерашнем своем поступке.
— Пожалуйста, князь, простите моему сумасбродству… Что поделаешь, уж таким я человеком уродился на Божий свет, такой у меня нрав… Самому совестно своего нрава…
— Надеюсь, теперь вы держать нас у себя не будете и отпустите с миром? — с улыбкою спросил князь Полянский у Пустошкина.
— Сердечно желал бы, князь, чтобы вы у меня погостили, но если вам не угодно…
— Прежде чем уехать, я хотел бы, господин Пустошкин, переговорить с вами об одном для меня важном деле…
— Я вас слушаю, князь.
Князь Платон Алексеевич рассказал в кратких словах о злой участи Серебрякова, о тех больших несчастиях, которые принесла Серебрякову любовь к княжне Наташе, о том, как князь решил было выдать за него княжну…
— Вдруг несчастный Серебряков исчезает неизвестно куда; меня уверяют, что он утонул. Кажут мне какого-то утопленника и говорят, что это Серебряков; я не верю, не признаю, мне доказывают… и знаете ли, государь мой, нынешнею ночью мой старик камердинер случайно подслушал разговор двух ваших сторожей, и из их разговора видно, что тот утопленник, в котором признали офицера гвардии Серебрякова, не кто иной, как из ваших крепостных солдат Захарыч, — такими словами закончил князь Полянский свой рассказ.
— Да, да, князь, совершенно верно, утонул в Неве отставной солдат, бывший мой крепостной… И я немало тому удивился, когда мой же крепостной дворовый Илья, находившийся вместе с Захарычем в Питере, свидетель смерти Захарыча, пришел и рассказал мне, что солдата хоронили с почестями, приличными офицерскому званию… Я, признаться, не поверил Илье, думал спьяну брешет, поругал его. Но, оказывается, говорил он правду… Захарыча приняли за другого…
— И сделано это с умыслом, государь мой…
— Если, князь, с умыслом… то какая же это подлость!.. Я не знаю Серебрякова, но мне его жаль… и я охотно бы помог ему, если бы было возможно!
— Что же, помогите, — с милой улыбкой проговорила находившаяся при разговоре отца с Пустошкиным княжна Наташа; ей понравились слова Пустошкина, сказанные от чистого сердца.
Княжна немало обрадовалась, когда узнала про разговор двух сторожей об утопленнике; она была теперь уверена, что Серебряков и не думал тонуть и что схоронили совсем другого.
— Повторяю, княжна, я готов… только научите меня, как помочь вашему жениху, что я должен делать?!
— Надо разыскать его, напасть на след…
— Да, да, я пущусь на розыски, я сделаю доброе дело… Клянусь, княжна, я отыщу вашего жениха живым или мертвым.
— Спасибо, спасибо вам! — проговорила княжна, тронутая словами Егора Пустошкина, и протянула ему руку.
Пустошкин с чувством ее поцеловал.
— Ну, стало быть, мир заключен, — с улыбкою промолвил князь Платон Алексеевич.
— Заключен, князь, заключен, — весело ему ответил Пустошкин.
— Теперь вам остается только примириться с моей сестрой, а то она вас чуть не за разбойничьего атамана почитает.
— Что же, пожалуй, княжна и права, вчерашний мой поступок с вами, князь…
— Не станем поминать вчерашнее, государь мой… «Кто старое помянет, тому глаз вон».
— Как вы добры, князь, и за это я постараюсь напасть на след вашего нареченного зятя… Я отыщу его и выведу наружу подпольные козни его врагов, кто бы они ни были, я сниму с них маску лжи и притворства… Только прошу вас, князь, все, с малейшими подробностями, рассказать мне об офицере Серебрякове, это необходимо для его розыска.
— Охотно, государь мой, охотно…
— Пойдемте, князь, ко мне наверх, там нам никто не помешает, — проговорил Пустошкин и повел князя Полянского к себе.
XI
Князь Полянский и княжны остались еще на некоторое время в богатой усадьбе помещика Егора Пустошкина.
Дорога утомляла не совсем еще оправившуюся от болезни старую кцяжну Ирину Алексеевну, да и княжна Наташа нуждалась тоже в отдыхе; немало она выстрадала, когда услыхала, что Серебряков утонул в Неве.
