— Не можете… почему?
— А, может, вашего жениха давно и в живых нет, — холодно промолвил Потемкин.
— Что вы говорите… что говорите? Разве вы что знаете… Если знаете, то скажите, Григорий Александрович, умоляю вас, скажите, что случилось с бедным Серебряковым… ведь я люблю его, люблю…
— Любите!
— Да, люблю… скажите, генерал, что мой милый жених, мой Сергей жив, где он? Да что же вы молчите, говорите же…
— Хорошо, я скажу, хоть и не хотелось бы мне говорить, но вы просите, я не могу отказать вам, только дайте, княжна, слово выслушать меня спокойно, не волноваться и не предаваться отчаянию…
— Хорошо, хорошо… говорите, что такое?
— Вашего жениха, княжна, сегодня похоронили; его вытащили из реки, он утонул, — проговорил Потемкин.
При последних словах Потемкина в горницу вошел князь Платон Алексеевич.
— Папа, что он сказал? Моего жениха похоронили… Это ведь неправда, неправда… Папа, что же ты молчишь? — побледнев как смерть, задыхающимся голосом и подавляя рыдания, проговорила княжна Наташа.
— Генерал, зачем вы это сказали? — упрекнул князь Полянский Григория Александровича.
— Княжна так меня просила… Что же мне осталось делать? — оправдывался Потемкин.
— Так это правда… он умер?
И княжна замертво упала на пол.
Немалых трудов и хлопот стоило привести бедную княжну в чувство.
Потемкин испугался не на шутку, когда княжна упала без чувств; он проклинал свою неосторожность, извинился перед князем Платоном Алексеевичем и уехал к себе сильно встревоженным.
Вскоре после того князь Полянский с обеими княжнами выехал в Москву, дав себе слово никогда больше не заглядывать в Питер.
Ехал князь медленно, делая на дороге частые отдыхи и «дневки».
Княжна Наташа нескоро поправилась от перенесшего ею удара, она была слаба, несмотря на самый тщательный уход окружавших ее лиц.
Происшествие, довольно неприятное, случившееся в дороге, чуть совсем не уложило в постель княжну Наталью Платоновну.
Происшествие было такое.
Как-то ночь застала наших путников в дороге; до ночлега оставалось им проехать еще верст пятнадцать. Ночь была светлая, лунная и притом теплая, несмотря на конец сентября. Дорога шла редким, небольшим леском. Княжне Наташе захотелось пройтись лесом, и она в сопровождении своей горничной Дуни вышла из экипажа и пошла по опушке леса.
Лошади поехали шагом.
Старая княжна Ирина Алексеевна никак не решилась отпустить племянницу одну только с горничной и сама пошла с ними, хоть это было ей и не совсем приятно.
— Не правда ли, тетя, как хорошо в лесу, даже и осенью, дышится как-то легко и на сердце становится спокойнее, — тихим голосом проговорила княжна Наташа.
— И ничего хорошего нет. Осенью лес наводит какую-то грусть: деревья стоят с опавшими листьями, листья шумят под ногами, пахнет сыростью. И днем в лесу плохо, не только ночью, — ворчливо ответила племяннице старая княжна.
— Нет, нет, тетя, осенью в солнечный день есть какая-то особая чарующая прелесть.
— Днем, может быть, но не ночью.
— И теперь в лесу хорошо, очень хорошо. Так бы, кажется, и осталась в лесу йа всю жизнь… на всю жизнь.
— За чем же дело стало, попроси отца, он прикажет для тебя в лесу построить хибарку и живи в ней отшельницею.
— Да, да, тетя, я желала бы жить именно отшельницей, подальше от людей.
— Рано же, Натали, наскучила тебе жизнь и люди. Однако ты слишком быстро идешь, я не успею за тобой, у меня слабые ноги.
— Зачем вы идете, тетя, сели бы в экипаж.
— И то сяду, мои ноги совершенно отказываются. Боже, да где же наши экипажи, я их совсем не вижу? — чуть не с ужасом промолвила княжна Ирина Алексеевна.
На самом деле, экипажей не видно было; дорога шла в гору, и экипажи остались под горой, лошади шли медленно, шагом.
— Чего вы боитесь, тетя, экипажи позади нас и сейчас нас догонят.
Едва княжна Наташа проговорила эти слова, как из кустов им навстречу вышли три каких-то неизвестных человека в охотничьих кафтанах, с ружьями за плечами.
При взгляде на этих незнакомцев старая княжна побледнела как смерть и дико вскрикнула:
— Разбойники!
Княжна Наташа и ее горничная этой встречи испугались.
— Что ты кричишь, старуха, какие мы разбойники!.. Ба, да тут есть и молоденькая, и прехорошенькая, — проговорил один из незнакомцев, быстро подходя к Наташе и к Дуне.
— Здравствуйте, мои красотки, что это вы на ночь глядя гулять по лесу задумали? — продолжал он, нахально осматривая молодых девушек с ног до головы.
— Судя по вашей одежде, вы не крестьянки. Скажите, красотки, кто вы?.. И что это с вами за кикимора? — незнакомец показал на княжну Ирину Алексеевну. А та, возмущенная нахальством прохожего, стала громко кричать о помощи.
— Да замолчи ты, старая ведьма! Эй, зажмите глотку старухе, а я займусь с молодыми.
Едва незнакомец проговорил эти слова, как на крик старой княжны поспешил князь Платон Алексеевич со своими дворовыми.
— Что это значит? Что за крик? Наташа, голубка моя, да на тебе лица нет, что с тобой? — участливо проговорил старый князь, подходя к дочери, которая от испуга едва стояла на ногах и нуждалась в немедленной помощи.
Княжна Ирина Алексеевна передала брату про нахальство повстречавшихся с ними незнакомцев.
— Уведите княжен и усадите их в экипаж, а я сейчас, только вот поговорю с этими подорожными разбойниками! — громко проговорил князь Полянский своим дворовым, показывая на незнакомцев.
Княжеский камердинер Григорий Наумович и двое лакеев повели княжен к экипажам.
Княжна Наташа была слаба и бледна как смерть, дрожала всем телом; лакеи несли ее почти на руках.
Остальные княжеские дворовые, их было человек десять, некоторые с ружьямц и пистолетами, окружили князя Платона Алексеевича, а также троих незнакомцев и ждали приказаний своего господина.
VIII
— Ну, сказывайте, разбойники, что вам надо и как вы смели напасть на княжен? — гордо проговорил князь Платон Алексеевич, бросая взгляд, полный презрения и негодования, на незнакомцев.
— Вы, сударь мой, ошибаетесь… Мы не разбойники, — смело ответил князю один из незнакомцев, выступая вперед.
— Неужели же честные люди… Думаю, честные люди не станут нападать на беззащитных девушек.
— Повторяю, мы не разбойники…
— Так кто же вы?
— Я здешних мест помещик Егор Пустошкин, а это мои холопы-охотники. Выехали мы на охоту, да охота не удалась, домой возвращаемся, сзади нас и кони мои тут, и охотники.
— Как же вы смели, сударь мой, напасть на мою дочь и сестру?.. Кажись, такое дело сподручнее одним разбойникам, а не помещикам.
— Прежде извольте сказать мне, государь мой, с кем я разговор имею…
— Хорошо, князь Платон Полянский.
— В таком случае, у вашего сиятельства я прошу прощения, что дозволил себе, по незнанию, такую вольность при встрече с вашей дочерью и с вашей сестрой. И прошу принять во внимание, князь, то, что ни у вашей дочери, ни у вашей сестры на лбу не написано, что они княжны и особы сиятельные, — насмешливо и почти гордо проговорил Егор Пустошкин.
— Прошу, государь мой, не разговаривать со мною таким тоном, а то… я научу вас вежливости, — возвышая голос, сказал князь Платон Алексеевич.
— Я, в свою очередь, тоже скажу вам, князь, не кричите на меня, я ведь не из робких… Ни вас, ни ваших холопов не испугаюсь… Говорите, что вам угодно? Удовлетворения что ли, то какое?
— Вы должны извиниться перед моей дочерью и перед сестрой.
— В чем?.. Я, кажется, их не оскорбил ничем… Я только дозволил себе в словах некоторую вольность.
— Вот в этом-то вы, государь мой, и должны извиниться.
— Я уже, князь, просил у вас извинения.
— У меня да… Но вы должны извиниться перед княжнами…
— Лишняя церемония, князь…
— Вы должны, понимаете ли, должны…
— Этого долга я не признаю… Довольно, князь, вы поезжайте своей дорогой, а я поеду своей, — спокойно проговорил помещик Пустошкин.
— Если вы не станете извиняться, то я вас заставлю! — запальчиво крикнул князь Платон Алексеевич.
— Заставите… неужели силою?..
— Да, силою…
— Плохо же, князь, вы меня знаете… Вот что я вам скажу, нет такой силы, которая бы пересилила Пустошкина. Поэтому даю вам добрый совет — оставить меня в покое…
— Если вы не хотите извиняться перед княжнами, то я прикажу вас своим холопам бить плетьми! — гневно крикнул князь Платон Алексеевич.
— Что такое?.. Меня, Егора Пустошкина, плетьми?.. Ну, князинька, ты совсем рехнулся и не помнишь, что говоришь! Тебя надо окатить холодною водой, — совершенно спокойно и невозмутимо проговорил Пустошкин.
— Гей, возьмите и свяжите этого нахала!
