округи. Как рассказал Джонстону один офицер из воинской части, расквартированной на острове Энджел, солдат весьма забавляло, что их бельё стирают гангстеры; один даже написал матери, что Аль Капоне — его личная прачка. Скорее всего, коменданту хватило ума не передавать эти слова Капоне. При всей решимости поскорее выйти на волю Аль был крайне щепетилен в вопросах чести: в феврале 1935 года он подрался в прачечной с другим зэком, который намеренно его оскорбил; охранникам пришлось их разнимать, и Капоне на неделю посадили в «Дыру».
«Дырой» называли шесть камер, с 9-й по 14-ю, в конце блока D. В них не было окон, и день не отличался от ночи; стены были выкрашены в чёрный цвет. Ни кровати, ни подстилки — штрафник был вынужден стоять или сидеть на бетонном полу, дрожа от холода в нижнем белье, босой; в пять часов пополудни ему выдавали два одеяла на ночь. Ни табака, ни мыла, ни зубной щётки не полагалось. Из «мебели» — раковина и унитаз, а в «восточной» камере, последней в блоке, не было и их — только дыра в полу. Тишина была полной, о течении времени напоминали только подносы с четырьмя кусками хлеба и порцией воды, которые просовывали в щель в двери; обычный тюремный обед, только без напитка и десерта, приносили дважды в неделю. Раз в неделю позволяли десятиминутный душ и час прогулки во дворе. И самое неприятное: просьба об условно-досрочном освобождении, которую Капоне подал незадолго до этой стычки, теперь, конечно же, не могла быть удовлетворена.
Это было очень обидно, тем более что весной того же года из Алькатраса условно-досрочно освободился 29-летний Веррилл Рапп, приговорённый к четырём годам за нападение на полицейского. Правда, его должны были судить в связи с другими обвинениями. Первый узник, выпущенный из Алькатраса, Рапп сообщил жаждущей сенсаций прессе о «бесчеловечном обращении», которое доводит заключённых до сумасшествия.
К 30 июня 1935 года в Алькатрасе находились 242 заключённых. «Создание этого учреждения не только обеспечило надёжное место для заключения самых неисправимых преступников, но и оказало хорошее воздействие на дисциплину в других тюрьмах, — говорилось в заявлении Федерального бюро тюрем по поводу первой годовщины «мёртвого дома» в заливе Сан-Франциско. — За этот год не было отмечено никаких серьёзных беспорядков». Сидельцам было достаточно пригрозить переводом в Алькатрас, чтобы отбить у них охоту возмущаться. Зато «тёртые калачи», уже угодившие на «Скалу», не собирались загибаться там и строили планы бунта и побега.
Советские журналисты Илья Ильф и Евгений Петров, совершившие в 1935—1936 годах путешествие по «одноэтажной Америке» и заглянувшие в Сан-Франциско, писали:
«Сверкающий на солнце залив во всех направлениях пересекают белые паромы. У пристаней стоят большие океанские пароходы. Они дымят, готовясь к отходу в Иокогаму, Гонолулу и Шанхай. С аэродрома военного городка подымается самолет и, блеснув крылом, исчезает в светлом небе. Посреди бухты, на острове Алькатрас, похожем издали на старинный броненосец, можно рассмотреть здание федеральной тюрьмы для особо важных преступников. В ней сидит Аль-Капонэ, знаменитый главарь бандитской организации, терроризовавшей страну. Обыкновенных бандитов в Америке сажают на электрический стул. Аль-Капонэ приговорен к одиннадцати годам тюрьмы не за контрабанду и грабежи, а за неуплату подоходного налога с капиталов, добытых грабежами и контрабандой. В тюрьме Аль-Капонэ пописывает антисоветские статейки, которые газеты Хёрста с удовольствием печатают. Знаменитый бандит и убийца (вроде извозчика Комарова, только гораздо опасней) озабочен положением страны и, сидя в тюрьме, сочиняет планы спасения своей родины от распространения коммунистических идей. И американцы, большие любители юмора, не видят в этой ситуации ничего смешного».
Конечно, «Аль-Капонэ» не пописывал статейки. После драки в прачечной он попросил перевести его на другую работу, и его назначили уборщиком в баню, что, конечно же, не облегчило его положения. Газеты Хёрста перепечатывали отрывки из его большого интервью Вандербильту, о котором мы уже говорили. Услав Капоне «на край земли», властям не удалось заставить общество забыть о нём, и пресса, даже злорадствуя — «поделом ему», — всё же поддерживала интерес к бывшему «врагу государства номер один». Именно бывшему, потому что Аль всячески подчёркивал свою лояльность властям, чем настроил против себя непримиримых и отчаянных: его теперь считали «ссученным», слабаком, а его снисходительно-презрительное отношение к товарищам по заключению (он, ворочавший миллионами, не стал бы мараться ради грошей, из-за которых они попали сюда) только распаляло их злобу.
Аль отказывался участвовать в тюремных стачках и заговорах. Он стал добрым католиком, регулярно исповедовался и причащался и, к радости Мэй и Терезы, подружился с тюремным капелланом Джозефом Махони Кларком. Вероятно, таким способом он утолял неизбывную потребность в общении: в Алькатрасе поговорить по-человечески можно было только с Богом, капелланом да комендантом, а побыть без опаски среди людей — на службе в часовне. Дейдре Бэр пишет, что к 1936 году горячие головы строили планы убийства Капоне. Ральф якобы узнал из каких-то своих источников, что причиной «приговора», вынесенного его брату, стал его отказ дать зэкам, планировавшим побег, 15 тысяч долларов на покупку оружия и катера для доставки их на Большую землю. Однажды ему в кофе подсыпали щёлок; с тех пор он, боясь отравления, ел только из середины тарелки и пил с большой осторожностью, из-за чего быстро сбросил 25 килограммов. А ещё он стремительно лысел, а на лице образовались язвочки — скорее всего, внешнее проявление так и не вылеченного сифилиса. Кстати, главный тюремный врач, доктор Джордж Хесс, знал Капоне ещё по Атланте и был в курсе того, чем он болен. Но Аль от лечения отказался, заявив, что прошёл обследование ещё в Чикаго, анализ был отрицательным, а значит, он здоров. Ну и ладно.
Аль так мало беспокоился о своей болезни, потому что рисковал умереть отнюдь не по естественным причинам. Преступники не прощают ничего и никому. 15 февраля 1936 года три человека с пистолетами застрелили Макгёрна, гонявшего шары в кегельбане на Северной Милуоки-авеню в Чикаго. Рядом с телом оставили «валентинку» со стишком:
You’ve lost your job, you’ve lost your dough, Your jewels and cars and handsome houses,
