блестят). На площади Республики{137} копают землю перед зданием горкома партии, ищут бункер госбезопасности, где томится больше тысячи невинных узников.
Х а б е т л е р (Шападта тоже угощает вином). По-моему, это ерунда. Правда, я не разбираюсь в политике, меня интересует только судьба и счастье моей дорогой семьи. Но все же я могу себе представить, что такое грандиозное строительство было бы огромным расточительством, раз соответствующие органы располагают достаточным количеством тюрем.
Б е л а Ш а п а д т. Деньги для них ничего не значат. Ведь платят не коммунисты, и не разъезжающие по заграницам наемные краснобаи (бросает взгляд в сторону Шереша), и не убийцы из госбезопасности, а трудовой народ. Не позже, чем через три дня придут войска ООН и освободят венгерский народ от Советов.
Х а б е т л е р (удивляется). Войска ООН?
Б е л а Ш а п а д т. А как же иначе! Введут восьмипартийную систему, верхнюю и нижнюю палату. Или, может, вернут монархию. (Ухмыляется, придвигает свой стул к Шерешу, садится напротив него.) Ну, товарищ Шереш, как ты думаешь? Просто так, в перспективе. Учили же вас на политзанятиях?
Ш а н д о р Шереш. На политзанятиях учили, что если кто выступает против существующего строя, то он и получит за это по заслугам. Могу добавить только, что, к сожалению, теперь это не очень-то практикуется, капиталистическое общество больше оберегало себя. Но «в перспективе» именно так я могу ответить на твой глупый вопрос.
Б е л а Ш а п а д т. А через три дня? Когда здесь, в Венгрии, будут парашютисты в синих комбинезонах? И кое-что еще? Что ты тогда запоешь?
Ш а н д о р Ш е р е ш. Тебе не стану отвечать, ты заправский хулиган, и на тебя мне плевать. Я обращаюсь сейчас к моей жене, которая боится твоей бандитской рожи и орущих на улице людей, а положение такое, что мне нелегко ее успокоить; ведь все происходит у нее на глазах. Я малообразованный человек, и мне трудно объяснить, почему я оптимист. А это правда, и, если бы кто мог заглянуть мне в душу, он сам убедился бы в этом. (Наливает в стакан вина, выпивает.) Когда Германия напала на Советский Союз, один мой родственник, совсем молодой парень, спросил, кто выиграет войну: немцы, англичане или американцы? Я ответил, сюда придут Советы, и мы тогда перестанем гнуть спину на господ, станем людьми. Он засомневался, правда ли, что так будет? Я те стоял на своем, что наступят такие времена, и, когда мы встретимся снова, ты сам подтвердишь, что я был прав. Так и вышло. Мы встретились, и он сказал: вы были правы, только откройте секрет, откуда у вас такой оптимизм? Я просто горжусь вами. Я сказал ему, что меня сама жизнь научила оптимизму и указала, где мое место, потому что либо нам ползать последними тварями при господах, либо мы сами править будем и построим счастье для бедного люда. И тогда он первым вступил в Коммунистическую партию, потом добровольцем записался в милицию, и, когда его спросили, как сложились его убеждения, он сослался на меня, что это я убедил его, указал, где его место. Так он стал работником госбезопасности. Так и погиб… несколько дней назад.
Тишина.
Зентаи подмигивает Миклошу Сухе, что-то шепчет ему, они начинают подпаивать Шандора Шереша.
Входит И ш т в а н Х и р е ш, обросший щетиной, в пыльной, мятой одежде.
Х а б е т л е р. Сынок, дорогой! Где же ты был, что так выглядишь?
И ш т в а н Х и р е ш. Революция идет, папа.
Г и з и к е. Что это за стрельба? Кто стреляет? В кого? Почему?
И ш т в а н Х и р е ш (торжественно). Я — член кружка Петёфи{138}. Мы решили устроить демонстрацию. Обратились с призывом на заводе и повели собравшихся. Я был у памятника Петёфи, у памятника Бему{139}, а потом и у Дома радио. Там нас впервые обстреляли.
З е н т а и (хватается за костыли). Господи, и надо же именно в такое время быть калекой…
Я н и (подходит к Иштвану Хирешу, вынимает у него кокарду из петлицы). Ну что, все паясничаем, Иштван Хиреш? Ведь ты член партии. Чего же ты теперь не записываешься на сверхсрочную? Сейчас это невыгодно?
М а р и я П е к. Заткнись! Тебя это не касается. Это его дело!
Х а й н а л к а. Поешь чего-нибудь и ложись.
И ш т в а н Х и р е ш. Мне надо идти.
Г и з и к е. В комендантский час? Ты с ума сошел!
И ш т в а н Х и р е ш. Я должен идти. (Уходит.)
Х а б е т л е р. Господи боже! Куда же это он идет?
Г и з и к е. К этой шлюхе в красном пальто.
Все смотрят на нее. Шандор Шереш, уже захмелевший, смеется.
М а р и я П е к. Я постелю вам, ночуйте здесь с Бориш.
Ш а н д о р Ш е р е ш (вытирает лоб). У меня есть свой дом… И вообще не бойся, дорогая Мария, нет такой силы, которая могла бы задавить правду. Пойдем, Бориш… не бойся… (Направляется к двери.)
Яни подхватывает его под руку, провожает.
(Останавливается, смеется, затем начинает петь.) «О чаровница, дивная, прекрасная…».
Из коридора все тише доносится его пение.
Сцена темнеет.
П и с а т е л ь. Иштвана Хиреша подстрелили ветреным, промозглым ноябрьским днем, недалеко от Цепного моста{140}. Он шел в Буду и нес в рюкзаке утку. По извилистым узким улочкам его увезли в больницу. В конце февраля Янош Хабетлер-старший отправился за ним. Иштван Хиреш смущенно поздоровался, затем взял под руку женщину в красном пальто и ушел с ней. Потом его арестовали. Гизике каждый раз, когда принимали передачу, носила ему продукты, сигареты. С женщиной в красном пальто она больше не встречалась. (Небольшая пауза.) В середине зимы озлобленная Эстер с отчаяния позвонила младшей сестре и пожаловалась, что Зентаи ежедневно заявляется домой пьяным. Через несколько дней Хайналка позвонила ей, спросила, как Зентаи. Эстер ответила, что сейчас он ведет себя вполне пристойно. Но несколько дней спустя, у родителей, она расплакалась.
Картина одиннадцатая
Квартира Хабетлеров.
Э с т е р. Не могу я с ним больше. Не могу видеть его бессмысленную рожу, когда он пьяный.
М а р и я П е к. Я кое-что замечала, когда он возвращался из провинции. Литрами воду хлебал, нутро требовало… В каждой командировке напивался до полусмерти.
Г и з и к е. Так несправедливо. Все на него накинулись, а надо бы послушать и другую сторону. У Эстер тоже хватает недостатков. А всех собак сроду на него вешают.
Я н и (ухмыляется). Ну, опять пошла защищать. Заступница. Непрошеная защитница. Дура сердобольная. Мне все рассказали! Он и тогда был пьяный, когда свалился с мотоцикла! А знаешь, что они вытворяли в командировках? Заставляли баб плясать на столе!
М а р и я П е к. Да заткнись ты!
Х а б е т л е р. В моей семье непозволительно так вести себя. Вот я поговорю с ним.
М а р и я П е к. Нечего тебе говорить с ним! Что ты можешь ему сказать? Это тебя не касается! Пусть сами разбираются!
Г и з и к е (Эстер). Ну,
