Сталеварам фабрики «Леви и сын» толпа, расступаясь, дает дорогу. Знали их, как близких товарищей Хейни сына Огня. С непокрытыми головами, в черном, идут они через кладбище. В тяжелых своих ботинках они входят в церковь, и священник встречает их уважительным поклоном.
Неожиданно вся масса встает в струнку и снимает головные уборы. На плечах могильщиков, по узкой тропе, между людскими шпалерами с двух сторон, плывет гроб Хейни, а за ним – члены его семьи: Тильда, согнувшаяся, в траурных одеждах вдовы, с детьми, ее старый отец, трясущийся всеми своими членами, ее согбенная мать и множество ее братьев, сестры Хейни, жена Шенке, поддерживающая вдову, мать Хейни с открытым лицом, поднятой головой и глазами, устремленными на гроб. Около нее Отто и жена его Мина. Губы Отто беспрерывно что-то шепчут, продолжая спор Хейни с окружающим миром.
В церкви долго не задержались. Снова распахнулись все двери, и гроб понесли литейщики, положив на него красный флаг. Сразу же после семьи шли члены «Боруссии», чей высоко поднятый флаг трепетал на ветру, и Гейнц шел в их рядах. Профсоюзные организации с траурным маршем шли за ними – волна за волной, которым не было конца.
Огромная масса вокруг могилы, люди разных слоев населения, надгробные речи, словно покойный принадлежал всем, частицей всех был Хейни сын-Огня. И только Гейнц, сжатый телами, прислушивался ко всему и вел разговор с самим собой:
«Один я знаю, кто он, Хейни сын Огня. Мы были одного возраста, мы носили одну и ту же кличку – «пустое место» и одно и то же имя – Хейни, Гейнц, – по сути. Генрих – Генрих Пифке и Генрих Леви. Один из нас мертв. Остался Генрих Леви, черный ворон, предсказатель бед. Только я один оплакиваю вправду мертвого Хейни, – мое второе я, которое расстреляно».
Женщина рядом с ним плачет и тянет носом. Мужчина в черном пальто с помазанными бриллиантином волосами, от которого несет запахом парфюмерии, касается руки Гейнца.
– Гляди, Эгон, – шепчет горбун, исходящий слезами, как малый ребенок, – гляди на флаг!
Ветер рвет черные ленты.
– Гляди, гляди! Иисусе! Крылья черного ворона. Знак бесчинств, которые надвигаются.
Под звуки оркестра ширится хор голосов, поющих традиционную, из поколения в поколение, траурную песнь бойцов, которую пели они своим мертвым товарищам у открытых могил:
Вы, вечные жертвы, лежите в могиле,Но души всех с вами, и мы еще в силе,День истинной воли сойдет с высоты,И в явь превратятся все наши мечты,Взойдет во вратах – ваших жизней величье,И вновь ваших душ вознесется обличье.
И под звук падающих в могилу, на гроб Хейни, комьев земли, голос плачущей женщины за спиной Гейнца.
– Какие прекрасные похороны! Я так расчувствовалась! Иисусе!
– Пойдем, выпьем чарку, – предлагает мужик с приплюснутым носом, сворачивая флаг.
– Есть у нас всего один час до закрытия трактиров.
– А трапезы не будет?
– Будет, но очень скромная, время подгоняет, вот-вот придет праздник.
В доме Леви большое движение.
По традиции в доме, которую установила еще бабушка, в священный день Рождества все члены семьи – гости Фриды и собираются на праздничную трапезу в ее комнату, чтобы разделить с нею радость этого праздника. В эти дни все домашнее хозяйство переходит в руки дочерей, а Фриде не дают прикоснуться к чему-либо даже пальцем. Кухарки, служанки, и даже Фердинанд возвращаются к своим семьям. Остаются лишь Фрида и старый садовник, и все о них усердно заботятся, балуют их подарками. Дочери надевают фартуки и трудятся, украшая их комнаты, занимаются варкой, и голоса их разносятся по всем углам дома. В подвале Франц выполняет работу старого садовника, следя за огнем в печи центрального отопления, этакой мини-преисподней, с таким усердием, что, кажется, еще немного, и трубы лопнут от силы пламени. В комнате Фриды усердствуют дед и Бумба, который выздоровел в честь праздника, украшают елку, верхушка которой доходит почти до потолка. Их работа движется к завершению, и нарядное дерево сверкает и сияет. Эдит готовит стол, и настроение у нее хорошее – это первый вечер, когда, после долгого времени, она пребывает в доме отца в праздничном настроении: вчера преподнес ей Эмиль подарок – обручальное кольцо, украшающее сейчас ее руку. Фрида сидит в кресле, скрестив руки на груди, и дает последние указания Эдит:
– Ты меня слышишь? Перед сном подай отцу стакан горячего молока. Горячего, я говорю. И кровать его согрей электрической подушкой.
– Не беспокойся, Фрида. Все будет в полном порядке.
– В порядке! – со значением в голосе повторяет Фрида, упираясь взглядом в кольцо.
Закончили дед и Бумба украшать елку и торопятся в комнату деда – готовить подарки, купленные Фриде и старому садовнику. Стол в комнате деда подобен прилавку мелкого торговца. Коричневая шуба и жемчужное ожерелье – Фриде, праздничный костюм, мягкий и теплый – старому садовнику, табакерка, и всяческие сладости и косметика – от каждого члена семьи. С наступлением праздничного вечера все заходят в комнату деда, чтобы взять подарки и спуститься в комнату Фриды.
– Где Гейнц и Иоанна? – спрашивает господин Леви.
– Иоанна не хочет праздновать Рождество, – сообщает Бумба.
– Будущий раввин в юбке! – сердится дед.
– А Гейнц?
Никто в доме его не видел. Лицо господина Леви встревожено:
– Пойду, проверю, как его здоровье.
– Не сейчас, отец, – Эдит кладет руку на его плечо, – Фрида ждет нас, и надо поторопиться, – голос ее тяжел и грубоват.
Странную тяжесть ощущает господин Леви в легкой руке дочери.
* * *
Гейнц стоит перед зеркалом в своей комнате и повязывает галстук, готовясь сойти к Фриде и разделить с ней радость праздника. Вернувшись с кладбища, он прокрался тайком в дом, закрылся в ванной и попытался успокоиться и расслабиться в горячей ванне. Долго потом стоял у окна своей комнаты, слыша и не вслушиваясь в суматоху в доме, и беспрерывно курил. Ничего не приходило ему на память, кроме людской массы, проходящей перед ним, как туман, и в сердце его было пусто, и тускло, и большая усталость никак не рассасывалась. Увидел, как спустились сумерки, и в доме наступила тишина. Понял, что все спустились к Фриде. Выходя, замер, услышав плач из комнаты Иоанны. Испугался и открыл дверь.
– Труллия, что случилось? Кто тебя обидел?
– Уходи!
– Но почему? Что случилось?
Вот уже два дня Иоанна не находит себе места. Великий этот плач начался сразу после рождественского представления в школе. Она решила сыграть роль ангела, как обещала отцу, но только не преклонять колени перед Иисусом. Доктор Гейзе сразу же согласился с тем, что она произнесет свою роль стоя. Но вот, привязали к ее спине два крыла, нарядили в длинное платье, усеянное звездами, и золотые кудри приклеили к голове. И она взошла на сцену, и перед нею Иисус в колыбели, и красочный нимб вокруг него, и Мария с Иосифом склонились перед ним, и ангелы тянут к нему руки, и скрипка играет, и все так красочно. Мгновенно сошло на нее божественное присутствие Иисуса, и горе ей, что так случилось: сами по себе колени преклонились, и слова роли вышли из ее уст с большим волнением. Она в высшей степени удачно сыграла роль ангела. После этого вдруг она разразилась великим рыданием, не дождалась конца представления, сорвала крылья и убежала. Дома упала на постель и не хотела никого видеть. С большими усилиями добился господин Леви от нее нескольких слов, прерывающихся рыданиями, о ее страшной измене. Он освобожден от необходимости присутствовать на празднике Хануки, потому что и она туда не пойдет, она не достойна участвовать в еврейском празднике. Защемило сердце отца от страданий дочери, позвонил он Филиппу и попросил прийти и спасти Иоанну. И тот действительно сумел ее уговорить поехать с ним на представление и к Саулу, но и там она не успокоилась. Когда Хана взошла на сцену и крикнула: «Не преклоняйте коленей, во имя матери вашей и Бога вашего!» – Иоанна зажала ладонью рот, чтобы не вырвался крик отчаяния. И с того момента она не может прийти в себя.
– Что случилось, Труллия? – гладит Гейнц волосы и лицо Иоанны.
– Уходи, уходи отсюда!
Гейнц сидит на краешке кровати.
– Труллия, и я несчастен, но не рыдаю, как ты.
– Ты… Что у тебя случилось?
– Если ты мне расскажешь, я тебе тоже расскажу.
– Сначала ты.
– Ладно, но может в то время, что буду тебе рассказывать, я причешу тебя немного?
Иоанна согласна, соскальзывает с кровати, приносит расческу и щетку, и Гейнц старается одолеть запутанные узлы волос на голове девочки, и рассказывает ей о Хейни сыне Огня, о том обмане, в ловушку которого он попал, и о его гибели во имя собственной чести.
– Он вышел в бой немногих против большинства?
– Немногие против большинства, и он – во главе немногих.
И снова у нее текут слезы, и дыхание прерывается плачем.
– Но что теперь, Труллия? Твоя очередь – рассказывать.
