— А в Рейнснесе в это время года солнце вообще не заходит, — сказала Дина.
— Да.
— Неплохо бы сейчас глотнуть морского ветра и увидеть полуночное солнце, — легко продолжала она. Слишком легко.
Я-то понимал, о чем она говорит.
Дина остановила проезжавшего мимо извозчика.
— Мне надо заехать на вокзал за моим багажом и найти себе ночлег.
Теперь она была такая же, как в прежние дни. Деловая, немногословная, энергичная.
— Поедем куда-нибудь к морю. Ты знаешь тут какое-нибудь подходящее место?
— Все зависит от того, что тебе нужно и сколько ты сможешь заплатить.
— Мне нужно, чтобы пахло мылом и морем. Чтобы были чистые полотенца и две кровати.
— Две?
— Конечно! Ты уже слишком большой, чтобы спать с мамой!
— А у нас хватит денег, чтобы поехать за город? — спросил я, тут же загоревшись этой мыслью.
Дина уже торговалась с извозчиком. Сперва мы заберем ее багаж, потом заедем на Бредгаде за моими вещами. Вскоре все было решено — и место, и цена. Извозчик знал как раз то, что нам нужно. У него есть брат, который сдает рыбацкий домик севернее Клампенборга.
— Но туда можно поехать и поездом, — заметил я. Дина обернулась ко мне. Наконец она стала такой, какой я ее помнил, — Диной из Рейнснеса.
— Так порядочные коммерсанты не поступают. Сперва ты заставил продавца сказать, где находится товар, а потом хочешь лишить его причитающейся ему прибыли. К тому же я не желаю тереться коленями о чужие ноги и слушать претензии какой-нибудь матроны, которой нужно место для ее пожитков и собачонки. Поездом я уже сыта по горло, по крайней мере на какое-то время.
* * *
Когда мы приехали на Бредгаде, я один поднялся наверх. Вдова Фредериксен, с блестевшим от пота носом, выбежала в коридор — она так жалеет, так жалеет, ей хотелось пригласить на обед мою мать и меня… Но, к несчастью, заболела ее сестра, и ей пришлось поехать в Роскильде, чтобы проведать ее. Эта поездка — сущий кошмар и…
Она продолжала говорить, хотя я пытался втолковать ей, что мы поели и теперь на несколько дней уезжаем за город.
Тогда она обрушилась на меня с предупреждениями о ключах, пожаре и ведре с нечистотами.
Я быстро собрал в матросский мешок необходимые мне вещи и две книги, а она все стояла в дверях и говорила, говорила… Случайно мой взгляд упал на виолончель. Я схватил ее и бросился к двери.
— Ключи! — потребовала вдова Фредериксен и вдруг помянула черта, что позволяла себе крайне редко.
Я остановился в изумлении:
— Что-нибудь случилось?
— Нет-нет! Ничего страшного. Просто тот молодой человек, с которым вы постоянно встречаетесь, заходил сюда и интересовался вами.
— Аксель? Высокий? С густыми белокурыми волосами?
— Да-да, Аксель. Он просил передать, что зайдет еще раз. Сегодня вечером.
Сперва я думал, что он ничего не знает про нас с Анной. Но теперь мне пришло в голову, что именно знает, потому и приходил. Я остановился с виолончелью в одной руке и матросским мешком в другой.
— Как он выглядел?
— Как обычно… Хорошо одет и…
— Нет, я имею в виду, не был ли он чем-нибудь взволнован или что-нибудь в этом роде?
— Я ничего такого не заметила, — удивленно ответила вдова Фредериксен.
На Акселя похоже не показывать своего настроения, подумал я. Теперь мне остается только найти убежище под землей. Или броситься в море.
Я начал спускаться по лестнице.
— Ключи! — услыхал я за спиной ее крик.
— Да-да! Счастливо оставаться! — крикнул я ей.
— Что передать вашему приятелю, если он придет еще раз?
Я остановился и попытался собраться с мыслями.
— Передайте, что я вместе с матерью уехал в Клампенборг! Скажите ему, что приехала моя мать!
Что может быть лучше правды? Едва ли Аксель захочет навестить нас в Клампенборге и свести счеты со мной, зная, что я там с Диной.
* * *
Дина ничего не сказала, увидев, что я принес виолончель.
Мы выехали из города, дорога шла вдоль берега.
— Было бы неплохо поселиться здесь навсегда. Море… Ну, ты и сам понимаешь… — сказала Дина.
— В Копенгагене?
— В Дании. Хорошая страна. Язык. Тут все как будто ближе…
Я с ней согласился.
Спина извозчика потемнела от пота. Он тихо напевал. Я заметил, как он поднял кнут и тень заплясала над головой лошади. Однако он ее не ударил.
Мы ехали под высокими деревьями. Тени превратили их в сказочных зеленых животных. Небо принадлежало им.
Мне о многом хотелось расспросить Дину, но я не знал, с чего начать.
— Когда ты заговорила по-немецки? Я имею в виду, заговорила так, чтобы тебя понимали?
Она задумалась:
— Однажды я проснулась и поняла, что мне приснился сон на немецком. С тех пор все изменилось… К тому же был один человек, с которым я могла разговаривать. Понимаешь, у меня никогда не было никого, с кем бы я могла говорить обо всем… Открывать свои мысли. Даже по-норвежски…
Этими словами она смела с доски все мои пешки. Я не мог пошевелиться.
— Дело не только в языке. Дело в том, что люди редко встречают того, кто им подходит. И потому им, конечно, трудно разговаривать друг с другом. Я думаю, Вениамин, что только сегодня мы с тобой встретились по-настоящему.
Она разглядывала свои руки.
— Я так боялась этой встречи! Но все получилось замечательно. Хотя ты и говорил по-датски. Правда, недолго, если учесть, сколько лет ты здесь прожил. Я как будто вернулась домой со всеми своими мыслями, мой мальчик.
Она так и сказала! Она произнесла эти слова, сидя рядом со мной! И я это не выдумал! Мне захотелось встать в пролетке во весь рост и громко смеяться. Вместо этого я спросил:
— Дина, ты видела когда-нибудь такие высокие деревья?
— Конечно! Но все деревья прекрасны…
Пока мы ехали под деревьями, по ее лицу пробегали синие тени.
Неожиданно я оказался под дождем рядом с Карной. Я шел с ней и вспоминал венчание Дины и Андерса в каменной церкви. Тень от листьев падала Дине на лицо. Времени не существовало. Все переплелось друг с другом: Дина в подвенечном платье. Карна под дождем с намокшими волосами и слипшимися ресницами. Дина в пролетке рядом со мной.
Я знал, что никогда этого не забуду. И никогда не узнаю, почему эти два образа оказались так чудесно связаны друг с другом. Почему я вспомнил их вместе?
— Ты любила Андерса? — неожиданно спросил я. Она помолчала.
— Я и сейчас люблю его. Но знаешь… между нами столько всего встало.
— Русский? Она кивнула:
— И ты тоже, Вениамин. Андерс был твой. Он принадлежал тебе.
— Мы могли бы разделить его.
— Ты так думаешь?
— Ты из-за меня вышла за него замуж?
