Дина замолчала. Снаружи дышало море. Мы слышали его глубокие ритмичные вздохи.
— Ты никогда не говорила об этом раньше.
— По-моему, я перестала говорить в тот день, когда они вытащили меня из прачечной и бросили в снег. В тот день, когда я обварила Ертрюд. Когда же слова вернулись ко мне, говорить было уже не о чем. Люди не замечали меня. Все погибло.
— Но ведь то был несчастный случай! Ты не виновата!
— Как ни назови, а это было!
Я вздрогнул: она до сих пор мучится! До сих пор носит это в себе!
Мне следовало спросить у Дины, не достаточно ли было одной Ертрюд. Почему она убила еще и русского?
— Сколько тебе было лет?
— Пять.
— Как же ты можешь считать, что это твоя вина? Ты была маленькая!
— Вина не имеет отношения к возрасту.
— Но ведь ты была ребенком!
— Мы все дети.
— Тебе нужно было с кем-нибудь поговорить… Дина издала короткий смешок. Мне он не понравился.
— Это бы ничего не изменило, ведь несчастье уже случилось.
— Неужели не нашлось ни одного человека? — Нет.
Значит, это началось задолго до того, как она зачала меня! А я-то думал, что все началось, когда между нами в вереск упал русский. Что она мучилась днем и ночью. Теперь же, слушая ее рассказ, мне казалось, что наша с ней общая жизнь началась в тот день, когда она стояла в сугробе и слушала, как кричит Ертрюд. Наверное, уже тогда можно было понять… Я же не замечал ничего, пока не упал русский.
А тогда уже ничего нельзя было поправить.
Вселенная вокруг нас затихла.
Обитатели Рейнснеса выстроились на столе между нами. Превратились в шахматные фигуры — эту партию Дина разыгрывала то сама с собой, то со мной. Кем же был русский? Упавшей ладьей?
Дина всегда хорошо играла в шахматы. Я помнил, как ловко она защищала от меня свои фигуры.
Она говорила о себе как о постороннем человеке.
— Тебе, должно быть, всегда очень не хватало Ертрюд? — спросил я.
Она задумчиво и долго смотрела на меня:
— Ты спросил об этом потому, что тебе не хватало меня?
Теперь была моя очередь выиграть время. Сейчас она, несомненно, играла против меня.
— Возможно, — признался я. Она кивнула:
— Я всегда носила Ертрюд в себе. У нее не было никого, кроме меня.
— А кто есть у тебя?
— Не задавай глупых вопросов!
Дина отступила. Я почувствовал себя отвергнутым. Почему она не дает мне то, что я готов принять от нее? Ведь именно это я и стараюсь внушить ей!
— Ты не умерла! Ты сбежала! — вырвалось у меня.
— Да, можно сказать и так. Но у меня не было выбора.
— Ты испугалась суда?
— Суда? — повторила Дина в пространство, словно впервые услышала это слово. — Я знаю одно, Вениамин: есть вещи, изменить которые невозможно. Но все равно спасибо тебе! Спасибо за письмо, за то, что ты хотел принять мою вину на себя. И еще за то, что заставил меня позволить себе встретиться с тобой.
— Ты считаешь, что этого достаточно, Дина? Достаточно одной благодарности?
— Во всяком случае, очень важно оставить кого-то после себя, кто понимал бы, почему все получилось так, а не иначе. Может, ты лучше поймешь меня… когда у тебя самого будут дети.
Кто-то больно нажал мне на глаз. Дина поставила мне мат. А ведь я еще ничего не сказал ей о ребенке Карны! О моем ребенке! Пока не сказал. Однако все мои поры вдруг закрылись. Мне хотелось замкнуться в себе. И все-таки ее рассказ прояснил кое-что между нами. Я был вынужден согласиться, что Вениамину Грёнэльву было бы нисколько не легче, если б его мать угодила на каторгу. Ни тогда. Ни теперь. Но у меня не повернулся язык сказать ей об этом.
— Почему ты нам не писала? Мы хотя бы знали, как ты живешь.
— Чтобы никто не приехал и не забрал меня домой. Ты ведь тоже не пишешь домой. Боишься, что тебя туда позовут?
Значит, она все-таки обратила внимание на упрек Андерса, что я не пишу!
— Может, нам обоим следует позволить, чтобы нас забрали домой? — предположил я.
— И кому от этого будет лучше?
— Андерсу, например.
— Ты хочешь всем угодить, Вениамин, — только и сказала она.
Наконец Дина встала, пошла и открыла дверь. День уже обозначился светлой полоской на востоке. Вскоре Дина закрыла дверь, обернулась ко мне и помахала рукой, словно стояла на перроне и поезд должен был вот-вот отойти.
А потом направилась к своей кровати.
* * *
Не знаю, долго ли я спал, но меня разбудила Дина. — Ты кричал во сне! — Она наклонилась надо мной.
— Карна! — проговорил я спросонья и медленно сел. — Карна! Она умерла!
Динино лицо и волосы. Утро. Луч света, проникавший в маленькое оконце. Дина откинула мое одеяло и, сев рядом со мной, засунула ноги ко мне в постель. Мы прижались друг к другу.
— Она умерла при родах! — сказал я и прибавил уже шепотом:
— Она умерла. Все, к кому мы прикасаемся, умирают. Верно?
Я еще не успел произнести эти слова, как понял, что так оно и есть.
— А ребенок? — услыхал я Динин голос.
— Он у ее бабушки, но она не может оставить его у себя, ей его не вырастить.
Я сидел, опустив голову на руки, и ждал, что она скажет: «Ну так забери его в Рейнснес!»
Но Дина этого не сказала. Она встала и подошла к окну. Пошарив, нашла спички и зажгла огарок свечи. Это заняло много времени. Очертания ее фигуры были хорошо видны сквозь белую ночную сорочку. Я невольно вспомнил прежние годы. И все показалось мне бессмысленным.
По-прежнему молча Дина вернулась, неся свечу и не отрывая от нее глаз. Поставила ее возле кровати и снова забралась ко мне под одеяло. Пламя свечи слегка вздрагивало. Его было почти не видно. Ведь уже наступил день.
Чего я ждал от Дины? Нравоучений? Отповеди? Помощи?
— Почему ты молчишь? — спросил я наконец.
— Иногда в таких случаях лучше сперва зажечь свет.
Я потер лицо. Кожу стянуло. Мне бы никогда не пришло в голову так сказать!
— Я не хотел этого! Не знал…
Я чувствовал себя бродячим псом, который рыщет по дворам в поисках отбросов, воды и самки.
— Я в этом не сомневаюсь, — сказала Дина.
— Ты мне веришь? — Я всхлипнул. — Да.
Сразу стало теплее. И надежнее.
— Расскажи мне о Карне! — попросила она. Я покачал головой.
Выждав какое-то время, она дружески толкнула меня в бок.
Это была уже вторая наша партия. Первую она выиграла так, что я даже не заметил. Она снова расставила фигуры.
— Расскажи мне о Карне! — повторила она.
— Мы встретились в полевом лазарете во время осады Дюббеля. Она была сильная, ловкая… Все парни были влюблены в нее. Но они…
— А ты?
— Не знаю! Господи, прости меня! Как раз этого я и не знаю!
— Но ведь ребенок твой?
