— Запоздала ты, Баджибей-ханым! Вряд ли поспеешь на свадьбу до вечера!
— Ну и что?
— Не увидишь прекрасную нашу невесту при свете дня.
— Не волнуйся, за час доскачем. Мы, чавуш Кости, не тебе чета.
— Да, конечно, Баджибей-ханым, Кости и вправду всадник не лучше туркмена. Но, слава нашему Иисусу, и не хуже.
— Поживем — увидим! На ристалище будешь дротик метать, покажешь себя.
— Дротиком меня теперь не напугаешь, Баджибей-ханым.— Поглядывая на одну из веселых туркменок, подкрутил усы.— На свадебном ристалище властителя нашего мало ли что может быть.
— Что же, мой лев? Похваляется властитель Руманос, что молодую невесту взял?
— Точно.
— А что он будет делать, чавуш Кости, если не под силу ему окажется?
— В этом мире не сила нужна, а сноровка, Баджибей-ханым. Надо только найти джигита.
— Неужто у вас так думают? Подставь-ка ухо да послушай совет старых туркмен: «Кипящий суп да ледяной шербет зубы портят, старый муж молодухе не подходит, дело портит».
— Жаль мне вас! Значит, туго приходится старым туркменам.
— В чем же разница между старыми туркменами и старыми греками?
— А вот в чем. Мы, греки, как вино, Баджибей-ханым. Чем старше, тем крепче. И спуску молодухам не даем.
Баджибей передернуло. Не любила она скабрезные разговоры, но знала, что обожает их Кости-чавуш. Приходилось поддерживать его болтовню.
Чавуш помолчал. Оглядев с головы до ног стоявшую рядом молодую туркменку, выпятил грудь.
— Что замолчала? Где твой ответ, Баджибей-ханым?
— В таком деле мужчина не свидетель. Спросим ваших баб. Посмотрим, что скажут они.
Чавуш ущипнул за щеку Пополину, с улыбкой прислушивавшуюся к разговору.
— Вот тебе свидетель! Спроси, соврал я?
Баджибей поглядела на Пополину.
— Ну, нет, чавуш Кости! С такими-то младенцами легко. Ты мне подавай настоящую бабу...— Будто разозлилась на медленно приближавшийся караван, крикнула во весь голос: — Ну, вы там! Подгоните скотину!
Тюки были навьючены на волов, сундуки погружены на лошадей и мулов. Караван неторопливо двигался вслед за огромным черным волом.
Баджибей незаметно оглядела своих воительниц, выстроившихся по обеим сторонам ворот. Еще раз проверила себя. Вот-вот грянет бой. Но на душе у нее покойно. Рослая, решительная, Баджибей и в самом деле не знала страха. Не помнила уже, когда перестала бояться чего-либо. Иногда хотелось ей как женщине испугаться, даже досадно было, что ничто ее не страшит.
Она прикинула, как сама свяжет Кости, а надо будет, не задумываясь, прикончит его. Баджибей еще не знала, как это у нее получится, но не сомневалась, что легко. Попыталась угадать по выражению его лица, подозревает он что-нибудь или нет.
Нет! Или не подозревает, или уверен, что в безопасности. Если не подозревает, значит, аллах чутьем не наделил. Она поставила себя на место чавуша. Если б вот так подъехал он к ней, соскочил с коня, ввязался в разговор, если б окружили ее двое парней, неужто не встревожилась бы она, что захватят они ворота и без труда возьмут крепость?!
Аслыхан стукнула переднего вола по рогам, направила его в ворота. Рядом шла Ширин, маленькая рабыня Осман-бея. Аслыхан — высокая, худая, Ширин — плотная, кругленькая. Обе туго перетянули грудь, как делали, идя на сечу, воительницы, словно по возрасту и они годились для боя.
— Давай, чавуш Кости! Будешь обыскивать — обыскивай, понапрасну не тяни.
Аслыхан и Ширин, сложив на груди руки, уважительно поклонились. Не первый год привозили они сюда казну Сёгюта, знали обычай.
Чавуш Кости мечтательно улыбнулся девицам. Приказал Пополине:
— А ну, погляди! Туркменские ханым без сабель и кинжалов не ходят, отряд Баджибей — тем более! — Он коротко рассмеялся.
Пополина, стараясь угодить чавушу, принялась грубо обшаривать Аслыхан. Та, делая вид, что ей щекотно, дернулась, хихикнула, попросила:
— Ой, сестра, хватит!
— Довольно, Пополина! Это люди Осман-бея... Самого близкого друга нашего властителя.
Аслыхан прошла в крепость.
Часть стражников расположилась по обе стороны от ворот. Остальные принялись осматривать сундуки и вьюки: нет ли там чего подозрительного.
Когда чавуш приказал не затягивать осмотр, Баджибей больше не сомневалась. «Знает все, свинья! Думает — как бы там ни было, прикончит сегодня наш властитель всех людей Осман-бея... Ну, погоди, сыграет с тобой Баджибей шутку — в книгах запишут на вечные времена!»
По замыслу Акча Коджи и Каплана Чавуша женщины должны были войти в крепость без оружия, а воины в женской одежде остаться под командой Каплана за стенами.
Женщины после обыска вслед за навьюченными животными по очереди проходили в ворота.
Чавуш Кости пальцем поманил Панайота, вынул из-за пояса большой ключ.
— Знаешь подвал для казны благородного Осман-бея? Беги открой! Ключ вернешь мне!
Панайот побежал, придерживая саблю и переваливаясь с боку на бок, как гусь. Силы в нем было много, но мешали отвислый огромный живот и толстые ляжки.
Вернулся. Тяжело дыша, гордо протянул ключ, точно выполнил трудное поручение.
— Пожалуйста, мой чавуш! Открыл подвал. Держите!
Чавуш Кости не сводил взгляд с Джинли Нефисе, вдовой дочери Дюндара. Она и сама смотрела на него во все глаза. «Лихая бабенка!.. Сладить бы с ней! Господи Иисусе, как бы это устроить!..»
Нефисе не горевала о смерти отца, изводившего ее своей скупостью. И когда присоединилась к отряду Баджибей, удивила всех сёгютцев.
Как мужчина, ущипнула она за щеку обыскивавшую ее Пополину.
— Эх, и хороша чертовка! Я женщина и то влюбилась!
Пополина попятилась. Распахнув глаза, точно ища защиты, поглядела на чавуша. Но тот был поглощен одним: прикидывал, как бы всё так устроить, чтобы у Орехового Ключа не досталась эта черноглазая туркменка кому-нибудь другому. Заметил, что скотина Панайот все еще торчит здесь, прорычал:
— Прочь с глаз моих! Убирайся!
— Ключ, мой чавуш! Я открыл подвал.
— Ключ? Какой ключ?.. А!.. Отдай Баджибей, пусть замкнет своею рукой. Вернется — своею рукой отопрет, с благословения господа нашего Иисуса...
Баджибей взяла ключ, поклонилась чавушу.
— Когда вернемся с яйлы, туркменский килим в семь локтей можешь своим считать.
Чавуш Кости согнулся в ответном поклоне.
Все женщины и половина вьючных животных уже вошли в крепость. Внутренний двор стал похож на базар. По двое сёгютцы тащили в подвал свои сундуки.
Баджибей прикрикнула на отставших:
— А ну, сестры! Помираете вы, что ли! Глядите у меня!
Едва она закрыла рот, как одна из лошадей взбрыкнула. Это Каплан Чавуш сунул ей под хвост горящий трут.
Все смешалось.
— Стой! Погоди! Стой, тебе говорят!
Под вопли и крики, опрокинув сундуки на землю, лошадь вырвала повод и пустилась по склону вниз.
— Ой, держи, сестра! Держи!
— Скорее, помоги, Баджибей!
Один из упавших сундуков был доверху набит деньгами. Как только показалась Биледжикская крепость, Каплан Чавуш надсек обручи сундука, ослабил гвозди. Упадет — деньги рассыплются. По словам Акча Коджи, вид денег лишает гяуров разума. Чем больше денег увидят, тем быстрее дуреют. Но что поделаешь, не всегда получается, как задумано.
— Ой, пропали! — крикнула было Баджибей. Да только напрасно. Проклятый сундук не раскололся, как арбуз, полный семечек, а плюхнулся, точно мешок.
Сёгютцы, не зная, как быть, столпились вокруг сундука. Причитая, стали приседать и бить себя кулаками в грудь. Прежде других опомнилась Баджибей. Снова крикнула:
— Пропала, пропала казна! Ох, не сносить мне головы! Золотом полон сундук! Кому было поручено достояние Сёгюта? Кому как зеницу ока хранить велено было? Золото ведь!
Слово «золото» заинтересовало всех биледжикских воинов во главе с чавушем. Они сбежались к сундуку.
Баджибей в отчаянии обошла сундук несколько раз. Потом присела над ним, попыталась открыть. Крышка осталась у нее в руках. Баджибей отскочила, словно ожглась.
— Зарежет меня Осман-бей! Голову отсечет! И поделом. Не велено было открывать. Пропала, пропала я теперь!
Чавуш Кости не мог оторвать глаз от сундука, наполненного деньгами. Чванливость как рукой сняло. Он сразу как-то осунулся, обмяк. И все-таки не верилось ему, что деньги настоящие. Не в силах удержаться, нагнулся, запустил руки в золото, поднял к солнцу. Скривившись, поглядел на засверкавшие монеты. Венецианские, генуэзские, мальтийские, кипрские, френкские золотые дукаты, серебряные дирхемы, динары, рыжие форинты — каких здесь только не было!
— Пресвятая дева Мария — настоящие. Настоящие деньги, Баджибей!
— Ох, не сносить мне головы! Зарежет меня Осман-бей, братец чавуш! — Она принялась бить себя кулаками по голове.— Помоги и помилуй, великий аллах!..
