— сдерживала Кумара.
Наби рос спокойным, и Санди решила пойти в ликбез. Сына не с кем было оставлять, взяла с собой. Лето стояло нежаркое, да и пункт ликбеза находился недалеко от барака.
В домике было многолюдно, шумно. Санди отыскала комнату, где составлялся список обучающихся, приоткрыла дверь и бессильно прислонилась к косяку: за длинным обшарпанным столом в окружении людей сидел Хамза.
Увидев Санди, Хамза вскочил и, радостно улыбаясь, пошел ей навстречу.
— Санди?! Неужели ты? Ты здесь? — удивленно спрашивал он, подходя и обнимая ее.
Из-за слез Санди не могла отвечать, она только кивала головой, прижимая к груди ребенка.
— Это хорошо, хорошо, — повторял Хамза. — Я только сегодня приехал.
— Надолго? — машинально спросила Санди.
— Почти насовсем, — весело ответил Хамза. — Всеобщая трудовая повинность совпала с моей мечтой учительствовать. А где — неважно, ведь правда? А как ты? Сын у тебя? Поздравляю!
— Спасибо, — выдохнула Санди. Брови ее — тонкие и темные — вздрагивали. Санди улыбалась.
— Вот и хорошо! — повторял Хамза, увлекая Санди за руку к столу. — Садись. Работаешь?
— Сейчас нет. Вот! — она приподняла на руках ребенка. — А раньше работала замерщицей.
— Как назвала?
— Наби. Махамбет так хотел…
Оба помолчали. Люди, с улыбкой наблюдавшие за их встречей, тоже притихли. Через неплотно прикрытые двери из коридора доносился приглушенный говор.
— Старика Ашима тоже нет, — заметил Хамза. — Убили зимой. Из-за угла… Да-а… — Он помолчал еще некоторое время и, словно освобождаясь от тяжелых мыслей, встряхнул головой, выпрямился: — А со мной приехал Акжигит. Помнишь певца?
— Конечно! — воскликнула Санди.
— Подъезжаю к Саркулю, вижу — впереди кто-то топает. Оказывается, Акжигит. Только демобилизовался. Забрал с собой в Макат.
— Никогда не думала, что из него выйдет воин: был такой тихоня.
— Товарищ Турлыжанов, все собрались, — сообщил какой-то парень, широко распахивая двери. — Семенов ждет.
— Хорошо! — Хамза встал, одернул хрустящую кожаную тужурку. Стоявшие рядом потянулись к выходу. — Оказывается, наших в Макате много! Кумар, Жумаш… Как они?
— Живем, — ответила Санди, вставая.
Хамза обернулся, удивленный неопределенностью ее ответа, построжел лицом, но его окликнули снова, и он заторопился.
Маленький Наби сидел на коленях матери спокойно, как будто понимал всю серьезность занятия взрослых.
«Ре-во-лю-ция», — читали люди по слогам, и учитель Хамза Турлыжанов смотрел на людей и улыбался.
«Ре-во-лю-ция», — читали вчерашние степняки и вникали в сущность слова терпеливо и упорно. Скуластые доверчивые люди, перешагнувшие через эпоху. Нелегко давалась грамота…
Санди встретила Акжигита на другой день, когда тот возвращался с работы. Акжигит уже успел устроиться у мотористов. Он поздоровался с Санди сухо, и это удивило ее. Да и говорил Акжигит как-то странно, то и дело опуская глаза. Он рассказал, что демобилизовался после ранения, провалявшись в Гурьевском госпитале месяца полтора. Рана была тяжелой, пуля задела позвоночник. Матери его уже нет в живых, и он с радостью принял предложение Хамзы поехать на промысел. Да и легче с бывшим командиром, привязался к нему…
В дом к Санди Акжигит отказался зайти, сколько она ни приглашала.
Поведение Акжигита расстроило Санди. Она не знала, что и подумать. Казалось, ни война, ни тяжелые лишения, ни новая жизнь — ничто не повлияло на него. «Бывают же такие люди, — думала Санди. — Столько лет прошло, а он тот же смирный Акжигит, которого обижал любой его сверстник. Правда, когда у него появился голос, ребята стали уважать его. Все-таки странно, — размышляла она. — Уж не осуждает ли он меня за что-то? Нет, не должно быть». И чем больше она думала, тем сильнее убеждалась, что мирная жизнь не только разделила бывших однополчан, а показала, что они разные люди: у каждого своя работа, свое увлечение, своя жизнь. И к этому, видимо, нужно привыкнуть.
Однажды, возвращаясь от Балым, Санди увидела Семенова, выезжавшего из-за кузницы на вороном породистом коне. Он тоже заметил Санди и махнул рукой. Санди не поняла — то ли Семенов приветствовал ее, то ли просит подождать, — она остановилась, глядя, как конь идет хорошей размашистой рысью, высоко вскидывая передние ноги.
Семенов сидел в седле сутулясь и, как все городские, ритмично привставая на длинных стременах. Санди рассмеялась. В далеком детстве она удивилась такой посадке незнакомца и спросила отца: «А как он спит в седле?» — «Никак! — ответил отец смеясь. — Городские далеко не выезжают и спать в седле не умеют».
Семенов осадил коня, спрыгнул на землю и крепко пожал Санди руку.
— Как поживаешь, Санди? Сын, у тебя, я вижу, растет не по дням, а по часам!
— Спасибо.
Санди улыбнулась, машинально загораживая плечом Наби от прямого взгляда. Семенов не заметил этого, потрепал коня по гриве, который тут же затанцевал, поводя на людей злыми глазами. Только тут Санди узнала коня.
— Откуда этот конь? — Санди не верила своим глазам.
— Кумар привел из Гурьева. Ездил получать лошадей для промысла и наткнулся на него. Еле, говорит, выпросил.
— У кого?
— Как у кого? — Семенов недоуменно приподнял брови. — На распределительном пункте, конечно.
Высокий, жилистый, в синем пиджаке, висящем мешком на плечах, Семенов стоял к Санди вполоборота, положив правую руку на холку Каракуина. Санди давно не видела Семенова и поразилась тому, как он изменился. Щеки ввалились, светились болезненным румянцем, на лбу пролегли две продольные глубокие морщины, слегка вздернутый нос заострился.
— Ты домой? Идем, провожу.
Они направились к баракам. Каракуин, злясь на их медлительность, потянулся и попытался укусить Санди за плечо. Она замахнулась локтем, и конь испуганно вскинул голову.
— Настоящий, видать, скакун, — заметил Семенов. — Мне о нем уже рассказали.
— Мало рассказали! — возразила Санди недовольно.
— Что так?
— У нас не принято называть плохие вещи своими именами! — Санди замялась и стала объяснять Семенову окольным путем. — Волков, например, называют «серый лютый». Стараются не употреблять слово «умер», а говорят: «Пришел последний день».
— Ну хорошо! — Семенов нетерпеливо тронул ее за руку. — А при чем тут Каракуин?
— Как бы вам сказать…
— Нет, давай прямо, — потребовал Семенов горячась. — Что еще за прятки между нами!
— Каракуина еще жеребенком, говорят, где-то выкрали и спрятали в табунах Адайбека. Конокрад тот умер. Потом разбился табунщик, который решил на Ка-ракуине поохотиться на волков. За ним последовал Адайбек.
— Ну-у, развела панихиду, — рассмеялся Семенов. — Меня такими вещами не испугаешь.
— …И погиб Махамбет, — сказала она тише. — Как тут не подумаешь такое о коне. И люди говорят: «Кто оседлает Черного Вихря, тот торопится к черному дню».
Они подошли к баракам и остановились. Семенов наморщил лоб, свернул самокрутку, закурил.
— Каракуин тут ни при чем. Ну ладно. — Он извлек из нагрудного кармана пиджака часы, взглянул на стрелки. — Когда на работу?
